По дорогам - Сильвен Прюдом Страница 8

Автостопщик замолчал.

Из единственного окна его маленького кабинетика мы видели, как Агустин вышел в сад и принялся лупить мячом об стенку. Хлоп. Он отбивал с лету. Хлоп. При каждом ударе кожаный мяч стукался о каменную стену дома.

Я провел рукой по разложенным на столе снимкам.

Ты их всех помнишь? – спросил я.

Не всё, о чем мы говорили, но какие-то детали. Нравился мне человек или нет. Его манера говорить о жизни. Общее ощущение при расставании в конце. Просто благодарность за оказанную услугу или радость оттого, что мы пересеклись в этой жизни на пару часов.

Женщин совсем немного, заметил я.

Да, правда. Но все-таки есть.

Он порылся в стопке, вытащил фотографию, на которой с ним прощалась девушка нашего возраста. На заднем плане сосны, оливы, каменные дубы, заросли можжевельника. Где-то на Средиземноморском побережье. Красивый свет, слегка золотистый. Предвечерний. У девушки невероятно белая кожа, очень черные волосы. Она смотрит в объектив с вызовом, шутливо позирует, посмеиваясь над собой, солнечные очки съехали на кончик носа, брови нахмурены.

Красивая, сказал я.

Он поднес снимок к маленькой настольной лампе, чтобы получше разглядеть лицо.

Я проехал с ней весь путь от Перпиньяна до Ниццы. Она возвращалась из Испании в Италию. Препод литературы из университета Болоньи. Влюбленная в Лобу Антунеша, в Клода Симона, в кучу авторов, про которых ты мне все уши прожужжал. Не боишься подсаживать незнакомцев вроде меня? – спросил я в какой-то момент. Она засмеялась: Ты что думаешь? Я же выбираю. Раз я тебя взяла, значит, увидела и подумала: годится, давай. Давай, этот мне нравится, хочу ехать с ним вместе.

Он протянул мне снимок, чтобы я на нее посмотрел.

Мы болтали всю дорогу. О жизни. О нас. Я даже задал ей тот же вопрос, что и остальным водилам: что делать? Вопрос ленинский. У Ленина это вопрос стратегии, самый что ни на есть практический. Что надо сделать, чтобы захватить власть здесь и сейчас, в той России, какой она была в 1917-м. А я задаю себе этот вопрос применительно к жизни вообще, сказал я ей. Что делать вообще, как по-твоему? С жизнью. Со смертью. С любовью.

Автостопщик иронически хмыкнул.

Не помню уже, что она ответила. Помню только, что ее ответ мне понравился. То, как она это сказала. Без пафоса. Без громких слов. Посмеиваясь слегка над моими вопросами, чересчур глобальными. Она недавно читала Спинозу и все еще была под сильным впечатлением. Она сказала, что для Спинозы каждый человек – что-то вроде маленького хрупкого облачка, которое в любой момент может столкнуться с другими облачками и рассеяться. Она пояснила, что Спиноза не использовал образ облака, но она так его поняла: жить – это значит сохранять в целости облачко, которое мы собой представляем, несмотря на уходящее время, на то, хорошие или плохие люди рядом с нами. Суметь удержать вместе все эти крохотные капельки пара, которые делают нас нами и никем больше. С тех пор как я прочла Спинозу, я подбадриваю себя, продолжала она, говорю себе: давай, облачко, avanti, смелее, двигайся вперед и оставайся тем облачком, которое есть ты, держись покрепче, храброе, единственное в мире облачко. Иногда я влюбляюсь, встречаю другое облачко, оно мне очень нравится, и это другое облачко меня тормошит, толкает, какие-то наши части неизбежно перемешиваются, и мы оба оказываемся слегка размыты. Я счастлива, я грущу, во мне все взболталось, и нужно время, чтобы привыкнуть к этому новому состоянию. А потом потихоньку я себя восстанавливаю, овладеваю собой в прямом смысле. Кое-как собираю себя по кусочкам. И облачко, которое есть я, продолжает свой путь.

Неплохо, сказал я.

Неплохо, да.

Оказывается, ты это прекрасно помнишь.

Лучше, чем мне казалось, ответил он задумчиво.

Небо за окном очистилось. Вышло солнце, оживив цвет травы.

Я почувствовал, что он сомневается, продолжать или нет.

Во время этой поездки было кое-что красивое, снова заговорил он, помолчав. В какой-то момент девушка вдруг свернула с автострады. Помню ее слова: тут есть одно место, хочу тебе показать. Спокойным, решительным тоном, не оставляя мне выбора. Мы были где-то на уровне Кассиса, я подумал, что она хочет показать мне каланку ^[3]. Но она свернула на узкое шоссе, ведущее в горы. Минут десять мы петляли по серпантину среди виноградников и оливковых деревьев. Шоссе превратилось в проселок. В конце концов мы остановились в роще каменных дубов. Вышли. Она повела меня к бетонной башне, откуда открывался грандиозный обзор. Это дозорная вышка, я тут дежурила в пожарной охране, сказала она тихо. Вместе с другом. Французом. Лет десять назад. Мы провели здесь целое лето. Следили, не горит ли где. Сообщали о малейшей искорке от барбекю на равнине. О любом костерке у кого-то в саду. Одни целыми днями, без никого. А иногда приезжали друзья. Ставили палатки для ночевки, штук по пятнадцать–двадцать на склоне. Однажды мы сами чуть не устроили пожар, засмеялась она.

Он замолчал. Я представил себе его в этой башне с девушкой, в солнечном свете, среди деревьев. Подумал: интересно, чем закончится рассказ.

Мы стояли там минут десять, дышали смолистым воздухом. Смотрели на море вдали.

А потом?

А потом уехали.

Он повернулся ко мне, посмотрел на меня с безмятежной улыбкой.

Уехали, а через час она высадила меня на заправке недалеко от Ниццы. Посигналила на прощание. И исчезла.

Вы потом с ней виделись? – спросил я, выдержав паузу.

Он мягко покачал головой.

Нет.

У тебя остался ее адрес?

Страшно глупо, но нет. В голову не пришло попросить. Это было два года назад. Теперь я всегда записываю телефон или хотя бы мейл.

Мы замолчали. Я снова посмотрел на девушку на фотографии. Вообразил, как они вдвоем съезжают с трассы, чтобы затеряться между холмов. Мне остро захотелось самому очутиться в машине с этой девушкой.

Мне нравится думать, что она где-то есть на земле, продолжал он. В Болонье. Или еще где-то. Что я никогда больше ее не увижу, разве только чудом. Что она провела в моей жизни только эти несколько часов. Это были прекрасные часы. Настолько прекрасные, что они в моей памяти значат больше, чем куча других состоявшихся отношений.

Мы вышли из мастерской.

Свет снаружи ослепил нас.

Пап, ты идешь? – сказал Агустин, продолжая стучать по мячу.

Автостопщик подошел к нему, получил мяч, ударил три раза и вернул.

Подожди, Саша уходит, я провожу.

Я поднял глаза к окошку Мари. Увидел, что она смотрит на нас.

Все хорошо, мальчики?