Звезды над Занзибаром - Николь Фосселер Страница 75

— Где он? — с трудом выдавила Эмили, внезапно забыв все немецкие слова, которые так трудно сходили с ее языка. — Можно к нему?

— Вы меня не узнаете? — был его встречный вопрос. — Это же я, доктор Хельмут Риллинг, домашний врач ваших соседей.

— Да, конечно, — пробормотала Эмили. — Что случилось?

Доктор Риллинг, которого по счастливой случайности вызвали к Генриху, помедлил, а потом деловито и как можно спокойнее объяснил его жене, что произошло, как ему рассказали свидетели несчастного случая. Во время этого тягостного разговора он не переставал оказывать Эмили первую помощь. О том, насколько тяжелы были раны Генриха, он предпочел умолчать; он ограничился тем, что заверил ее, что в больнице Генрих находится в надежных руках.

— Мне надо к нему, — потребовала Эмили и поднялась на ноги.

— Вас не пустят к нему, фрау Рюте. Ни одна больница не разрешает приходить посетителям ночью. Мужа вы сможете увидеть завтра утром.

— Либо, — сказала Эмили спокойно, но веско и решительно, — вы отвезете меня в больницу, либо я пойду туда пешком. И если люди там настолько жестокосердны и не пустят меня к мужу, я буду ждать под дверью всю ночь. Здесь я не останусь. Только не сегодня ночью.

Доктор Риллинг окинул ее долгим взглядом. И в конце концов согласно кивнул.

— Хорошо, я отвезу вас.

Она начала лихорадочно собираться, Анна помогла ей быстро одеться, и когда они с Фредерикой, ни за что не желавшей отпускать ее одну, были готовы, доктор Реллинг усадил их в свою коляску. Поездка показалась Эмили бесконечной, хотя продолжалась едва ли полчаса; это было время, проведенное в аду, — ночная поездка по тихим улицам Гамбурга.

Без врача ей было бы не преодолеть даже первое препятствие в лице привратника; да и чиновник, ведающий разрешениями на посещение больных, сначала хотел ее отослать. Но Эмили, хотя и обливалась слезами, была настойчива, и он направил ее к хирургу, который после долгих уговоров дал ей разрешение.

И все-таки Эмили пришлось подождать; только под утро и только на четверть часа ей разрешили войти в палату.

На цыпочках, быстро вытирая слезы, беспрерывно струящиеся по ее щекам, Эмили проскользнула в затемненную комнату.

— Биби? Это ты? — Голос Генриха звучал пугающе глухо и безжизненно.

— Да, Генрих. — Ее голос дрожал. Она присела на краешек его кровати и взяла его левую руку. Правая была укрыта одеялом, и Эмили поняла, что она сильно повреждена. Многое она просто не могла видеть; комната была так слабо освещена, что можно было видеть лишь неясные очертания.

— Биби… Жизнь моя, душа моя. Так поздно, но ты пришла… Прошу тебя, не плачь.

— Я постараюсь. Тебе очень больно?

Дыхание его стало прерывистым.

— Да.

— Где у тебя болит?

— В… в груди.

— О, Генрих, — вырвалось у нее. — Как только такое могло случиться?

У него вырвался сухой вымученный смешок.

— Это известно только Богу.

Четверть часа прошла слишком быстро. Слишком скоро вошла сестра милосердия и с мягким нажимом попросила фрау Рюте уйти. Эмили нежно поцеловала Генриха в лоб.

— До завтра. Доброй ночи, Генрих.

— Любовь моя, до свиданья, — прошептал он.

— Любовь моя, — ответила Эмили с тяжелым сердцем.

Иссушенную горем и выбившуюся из сил Эмили привезли домой, но о сне нечего было и думать. Завернувшись в шерстяное одеяло, остаток ночи она просидела на балконе, уставившись в небо, разглядывая звезды, которые здесь были совсем не похожи на звезды над Занзибаром — были далекими и не такими яркими. Когда эти северные светила совсем побледнели и небо заголубело, она пошла в детскую и долго смотрела на мирно спящих Тони, Саида и Розу, которые не подозревали о горе, нависшем над их беззаботным детством.

Эмили встала на колени, положила голову на край колыбели Розы и беззвучно заплакала.

Только в беспощадном свете нового дня обнаружились тяжелые раны Генриха. На голове и лице, на руках и ногах, на груди — всюду на повязках еще выступала кровь.

— Доброе утро, Биби, — приветствовал он ее, стараясь придать голосу бодрость, и протянул ей здоровую руку. — Ты пришла, чтобы пригласить меня на прогулку? — спросил он, как всегда, слегка поддразнивая ее.

Эмили улыбнулась и присела на край кровати.

— Да, нам надо придумать план, как нам выбраться отсюда, чтобы нас не заметили ни врачи, ни сестры милосердия, ни тот строгий привратник, и поскорее смыться отсюда домой.

Его рот дрогнул.

— Так, как ты тогда слиняла с Занзибара?

Эмили твердо встретила его долгий взгляд.

— Да — шепотом ответила она. — Как тогда.

— Ты еще помнишь, — спросил он тихо, — как мы с тобой познакомились — ты стояла на крыше своего дома, а я — у окна в своем.

— Я помню, — нежно ответила Эмили и легко провела пальцами по его лицу — там, где не было повязки или глубоких царапин, — я помню все и никогда ничего не забуду.

Страхи сейчас казались Эмили необоснованными. Генрих старался всем своим видом дать ей понять, что поправится. Что несчастный случай только поначалу показался серьезным и вызвал панику, а на самом деле серьезных последствий не будет; что он лишь немного растянул себе ногу и руку да еще получил несколько шишек и ссадин. Надо только набраться терпения плюс хороший уход — и он скоро встанет на ноги. И, казалось, так и будет. Они вспоминали свою жизнь на Занзибаре и строили планы на будущее — как они вернутся туда с детьми. Во время долгого разговора Эмили отгоняла мух веером, привезенным с родины, а назойливых мух в этот жаркий летний день в больничной палате было предостаточно. И здешняя обстановка немного напоминала те дни в Кисимбани, когда они друг подле друга сидели на веранде и думали, что все трудности, которые они преодолели, больше не повторятся.

Однако вечером у Генриха началась лихорадка, и он стал бредить. Эмили овладела тревога. Потом снова появилась надежда — когда он пришел в себя и потребовал, чтобы ему разрешили встать и дали поесть. Снова встревожилась, когда еще раз подскочила температура.

Эмили страдала. Страдала вместе с ним и за него.

Час за часом. Один день и еще один.

Когда силы Генриха на глазах стали убывать и он долго пролежал без сознания, Эмили не нужен был врач, чтобы узнать, как обстоят дела. Поздно вечером в их дом пришел домашний врач доктор Гернхардт, и очень мягко, щадя фрау Рюте, сказал, что врачи в больнице считают, что надежды больше нет. Несмотря на то, что Эмили уже весь день подозревала худшее, окончательный приговор ударил ее с невероятной силой. Как пораженная ударом молнии, она много часов просидела на том же месте, где оставил ее доктор Гернхардт. И в тишине молилась то о спасении Генриха — вопреки очевидности, то о том, чтобы Генриха скорее оставили земные страдания.