Отворите мне темницу - Анастасия Туманова Страница 71

– Подумала? – впилась в него взглядом Устинья.

– Аль почуяла. Я-то… совладать с собой старался. Да видать, худо.

В комнате повисло молчание, которое нарушал лишь мерный стук топора за окном. Устинья, задумавшись, барабанила пальцами по краю стола. Антип по-прежнему смотрел в пол.

– Что, Устя Даниловна… навовсе я вам леченье порушил? – наконец, решился спросить он. – Не поправить теперь?

– Антип… – Устя запнулась, не зная, какие подобрать слова. – Вот, ей-богу, мне и сказать тебе нечего! Сам ведь знаешь, сколь Васёнка от кобелей наших каторжных натерпелась!

– Знаю.

– Тебя одного к себе только и подпущала! Михайлу Николаевича – и того не хотела!

– Помню…

– А теперь-то что ж будет?

– Прости, ради бога, Устя Даниловна.

Устинья только тяжело вздохнула. Подумав с минуту, медленно выговорила:

– Да будет тебе, Антип… Может оно и хорошо, что так вышло.

– Чего ж хорошего-то?..

– Допрежь-то она не плакала. Словно вовсе ни разума, ни памяти у девки не было. А когда память в человека возвращается, стало быть, и разум недалече. Поглядим. Ты не казнись до времени. Плакать-то все мы плачем, по-человечески это… Припадка же не случилось у ней? Нет? Ну и хорошо тогда.

– Как доктор-то про это вот всё теперь напишет? – виновато поинтересовался Антип.

– Да как есть и напишет. – серьёзно ответила Устинья. – Антип Силин со своим естеством не совладал. И таковой мужской дух от него пошёл, что Васёна с перепугу в рёв ударилась да всех лосей в тайге перепужала…

– Ну тя, Устя! – усмехнулся Антип, впервые за весь разговор подняв на неё взгляд. – Скажешь тоже, аж совестно…

– Да нечего тебе стыдиться-то, Антип Прокопьич. – улыбнулась и Устинья. – Естество в карман не сунешь. И то – дело разве молодому мужику в бобылях ходить? Вот как прикажешь теперь тебя к Васёне подпущать? Она ведь, глянь, всё лучше и лучше с каждым днём становится! Глядишь, и впрямь мы её выровняем! И полетят на неё, как на мёд, все охотники местные. А народишко в заводе сам знаешь какой. Куда ж её без тебя-то оставлять?

– Да захочет ли она теперь… ко мне-то?

– Ты её не обижал. – твёрдо сказала Устинья. – А как обижают – она помнит. Ты только не спеши. Тут с умом надо, с оглядкой. Коль всё ладом пойдёт – возьмёшь её за себя.

– Да честно ль эдак будет, Устя? – запнувшись, спросил он. – Ведь не люба она мне, Васёнка-то! То, что нынче было – другое это вовсе!

– Ей, Антип, выбирать-то не из чего. – подумав, медленно сказала Устинья. – Да и нам в перву голову надобно рассудок девке сберечь. И тут уж без тебя никак. Здесь ведь, хочешь-не хочешь, каторга, народ гнилой. Споймают Васёнку, утащат в угол да в карты разыграют – что тогда? А коль Васёна при тебе будет – не насмелится никто! Ты об этом думай. К тому ж… Николи ведь не знаешь, где одно кончится, а другое начнётся! – Устинья грустно улыбнулась. – Да коли б мне самой кто-нибудь годов эдак семь назад сказал, что меня Ефимка Силин под венец утащит, – я тому человеку в глаза бы плюнула! А вот поди ж ты, как судьба повернулась… Господи милостивый, да что там такое-то? Ефим! Рехнулся ты, что ль?!

Запертая дверь сотрясалась от ударов кулаком.

– Устька-а! – орал Ефим. – Отпирай! Тебя Иверзнев ищет, по всему заводу бегает! У Рваного опять жар поднялся, а повязку снимать не даёт! Никого не подпущает без тебя! Сколько ты там будешь из Антипа жилы тянуть?!

– Мать-богородица! Не подпущает он! Ровно дитё малое! Что ж там, Кострома на него рявкнуть не может? – Устинья, наспех повязала голову чистым платком, отперла дверь. – Ну, я ему сейчас!.. Ефим, шти в горшке, в печи, поснедайте сами… Петьку покормите, Васёнку… Малаша, где ты? Мне воды тёплой надобно!

Когда жена убежала, Ефим заглянул в комнату. Антип уже снял заслонку с печи и орудовал внутри ухватом:

– Который тут со штями-то?

– С краем отбитым. Не видишь? Давай я сам… Вот послал бог жёнку – самому чугунки двигать приходится! Ну, что, братка, – жив? Исповедался матушке Устинье? Полегчала душенька?

– А иди ты… Сейчас в пятак получишь!

Ефим только ухмыльнулся и, бухнув на стол тяжёлый котелок со щами, пошёл на улицу – за Петькой.

– Только этого и не хватало! Для полного благополучия! – инженер ввалился в комнату Иверзнева, неловко зацепившись плечом за дверной косяк и опрокинув стопку книг с лавки. Сидевший за столом Михаил поднял голову от толстой тетради. Поглядел в окно, за которым давно стемнело, недоверчиво покачал головой:

– Ишь ты, уже ночь… Вы, Василий Петрович, никак пьяны?

– Ничего подобного. – буркнул Лазарев, тяжело плюхаясь верхом на стул и вместе с ним отодвигаясь в тень, подальше от свечного круга. – И что вы, право, меня об этом спрашиваете? Мало мне Антипа! Уж всю душу вымотал…

– Отчего не послушать Антипа? Он умный мужик.

– Все кругом умные через край! Главным образом в чужих делах! – огрызнулся Лазарев.

Иверзнев промолчал, придвинул к себе растрёпанный том. Открывая его на закладке, вполголоса сказал:

– И уж вовсе глупо пить на пустой желудок. Это я уже как врач говорю. Возьмите там в печи щи, ещё горячие. Что, кстати, стряслось?

– А вы не знаете? Вам бумаженция не пришла? Право слово, как в столице, в высшем свете! Чёр-рт, уму непостижимо… – Лазарев начал было подниматься, опираясь о спинку стула – и ветхая перекладина сломалась под его рукой. Сухой треск смешался с матерной руганью инженера.

– Сядьте, Лазарев, чёрт вас возьми! – тихо, гневно приказал Иверзнев, захлопнув книгу. – И перестаньте сходить с ума! Даже каторжане себе такого не позволяют! Желаете спиться как свинья – на здоровье! Вам тридцать два года, я вам помешать не могу! Но если и мы с вами… – не договорив, он резко поднялся из-за стола и подошёл к открытому окну. – Если и мы с вами будем вести себя как скоты – то что же остаётся людям? Тем, которым здесь во сто раз хуже и тяжелей приходится? Простите за мой тон, я знаю, что не вправе, но…

– Это вы меня простите, Михаил Николаевич. – не поднимая головы, глухо сказал Лазарев. – Мне, ей-богу, совестно. Но… но уж сил, право, нет никаких!

– Поешьте. Умойтесь. Возьмите себя в руки и расскажите, в чём дело. – отрывисто приказал Михаил. Лазарев молча вышел в сени. Оттуда послышался плеск рукомойника. Иверзнев тем временем ловко извлёк из печи чугунок, налил в миску щей. Не утруждая себя поисками ножа, отломил прямо от ковриги хлеба. Вернувшийся Лазарев, поблагодарив невнятным мычанием, с жадностью накинулся на еду. Когда миска опустела, он глубоко вздохнул, запустил руки во всклокоченные светлые волосы и некоторое время сидел неподвижно.

– Ну вот… и хмель, кажись, ушёл. Всё так просто, оказывается?

– Вы не так много выпили, потому он и ушёл. – невозмутимо отозвался Михаил. – И не вводите меня в соблазн говорить вам бесполезные вещи. Хорошо, хоть Антип надежды не теряет. Как они оба, кстати?