Три женщины одного мужчины - Татьяна Булатова Страница 71

– Ну почему же? – глухо проговорил Евгений Николаевич и поднялся с кресла, попутно отметив, что ногти на ногах у Любы накрашены тем же лаком, что и у Киры Павловны на руках. – А муж на что?

Любовь Ивановна не знала, как реагировать на слова Вильского.

– Муж тебе на что, Любка? – вполне миролюбиво поинтересовался Евгений Николаевич.

Люба растерялась.

– Зови свою Юльку, пусть живет, если хочет: уместитесь.

– А ты? – не поверила своим ушам Любовь Ивановна.

– А я, Любка, здесь свое отжил, – заходил желваками Вильский. – Пора и честь знать.

– Женя! – напугалась Люба. – Ты что?

Евгений Николаевич, насупившись, молчал.

– Мы же с тобой хорошо жили! – зачастила Любовь Ивановна. – Мы и не ссорились почти. За двадцать лет! Женя! Ну, прости ты меня, если я виновата. Прости! Нельзя же вот так – взять и уйти. Женя!

– Не могу больше, – с трудом выговорил Вильский и почувствовал, как похолодело в животе то ли от страха, то ли от того, что освободилось место.

– Женя, – Люба не плакала. – Мне шестьдесят, тебе шестьдесят четыре. Это смешно. Ну, хочешь, мы поживем отдельно, ты успокоишься, и все встанет на свои места. Пожалуйста…

– Я спокоен, Любка, – голос Евгения Николаевича стал чуть тверже.

– Ну, чем я тебя обидела? – никак не могла взять в толк Любовь Ивановна, пытаясь отыскать место, где оступилась, совершила ошибку, за которую муж ее сейчас наказывает. – Ты скажи… У тебя кто-то есть?

Вильский улыбнулся и отрицательно покачал головой.

– Тогда почему?

– Не могу больше, – повторил Евгений Николаевич, не находя в себе силы сказать самое главное.

– Разлюбил? – побледнела Любовь Ивановна.

– Не люблю, – признался Вильский, мимолетно подумав, что, если есть Бог на свете, то рано или поздно гореть ему, рыжему, в аду.

После этих слов Любе стало ясно, что Евгений Николаевич своего решения не изменит. Любовь Ивановна Краско была человеком честным и внутри себя всегда ощущала бездну, которая изначально отделяла ее от мужа. Просто Люба умудрилась забыть о ней, об этой пропасти, и пребывала в забывчивости почти двадцать лет, не пропуская ни одного момента, чтобы поблагодарить судьбу за встречу с Вильским. Поэтому Любовь Ивановна не стала уговаривать мужа остаться, ибо понимала, в отличие от Желтой, что не существует такой силы, которая обернула бы течение времени вспять.

Время, отпущенное Вильскому на Любу, закончилось. А вместе с ним закончилось время самого Вильского. Во всяком случае, так предсказывала много лет назад золотозубая Кассандра. И Любовь Ивановна помнила об этом так же хорошо, как и сам Евгений Николаевич. И оба боялись, что это конец, но оба ждали этого конца.

После ухода мужа Люба легко рассталась с мыслью о воссоединении с дочерью. Ей неожиданно захотелось покоя, а покой и Юлька, она это знала точно, были явлениями несовместимыми. «Нет», – жестко отказала Любовь Ивановна дочери и повесила на стену большой портрет Вильского, которому продолжала служить даже после развода. И именно в том самом высоком смысле, который вкладывают в это слово служители Господа. Единственно, не ставила Люба рядом с портретом бывшего мужа свечек, чтобы не привлекать внимания капризной судьбы, словно забывшей прибрать к рукам своего пасынка вопреки предсказанию о трех жизнях. «Вот и хорошо!» – радовалась про себя Любовь Ивановна и с благодарностью думала о Вильском, наивно полагая, что так закрывает бывшего мужа от всевидящего ока и наказующей длани.

* * *

– Вот какая ты все-таки, Женя, – посетовала Кира Павловна, недовольная реакцией первой снохи на ее предложение занять соответствующее место возле покойного: не вскочила, не подбежала, не села рядом, и вообще…

– Какая? – подала голос Евгения Николаевна с дивана.

– Упертая, – не стала церемониться старуха и собралась было похвалить послушную Любу, но потом передумала и поискала глазами внучек. – Кто ночевать со мной будет?

– Кошка, – больше по инерции, чем по умыслу схохмила Вероника и как ни в чем не бывало опустила очи вниз.

– Молодец, Нютя, – тут же откликнулась Кира Павловна и, перегнувшись через Любу, прошипела младшей внучке: – В следующий раз деньги у кошки занимай.

Вероника покраснела.

– Вот так вот, – нарочито громко произнесла бабка и ткнула локтем Любу в бок. – Видала? Теперь у нас так.

Любовь Ивановна не сказала в ответ ни слова.

– Все помощники. А случись чего, никого не допросишься.

– А что нужно? – прошелестела в ответ Люба.

– Ничего мне, Люба, теперь не нужно, – вошла в очередной виток Кира Павловна. – Хочу, чтоб закопали вот рядом с ним, – показала она на сына. – Хоть бы уж кто взял да порешил, – старуха скосила глаза на Веронику. – Митрофанову-то с первого этажа убили.

– Не в ту целились, – пробормотала себе под нос внучка Киры Павловны и получила от матери в бок: «Сейчас договоришься!»

Не дождавшись от находящихся в комнате никакой хоть мало-мальски внятной реакции, Кира Павловна продолжила:

– Так ее бандиты. А меня… – захныкала она. – Собственный сын. Убил и лежит вот. Вста-а-а-вай! – затрясла она гроб.

– Ну что вы, теть Кир! – вскочил Вовчик, не способный отделить игру от подлинных страданий. – Не надо! Он ведь не нарочно…

– Знамо, не нарочно, – тут же успокоилась Кира Павловна. («Сейчас про свой юбилей скажет», – предупредила Вероника мать и поискала глазами Веру.) – Кто ж юбилей человеку нарочно портит?

– Уж так, теть Кир, получилось… – вступился за школьного друга Владимир Сергеевич Рева.

– Много ты, Вова, понимаешь, – укоризненно покачала головой Кира Павловна и поджала губы. – У него всегда так получается. И с той… – Старуха показала глазами на Евгению Николаевну. – И с этой, – покосилась она на Любу. – Зато Марфе своей дачу купил…

– Марте, – исправила бабушку Вера.

– Один хрен, – отозвалась Кира Павловна, а потом спохватилась, широко раскрыла свои голубые глаза и с невинным выражением лица посмотрела на находившихся в комнате посторонних. – Никого часом не задела? – поинтересовалась кроткая старушка. – А то, может, зацепила ненароком. Тогда простите, люди добрые.

– Хватит уже паясничать, – подошла к Кире Павловне Вера и предложила немного отдохнуть: – Полежи…

– Щас! – пообещала бабка. – Належусь еще, успею. Правда, Женя? – поправила она галстук сыну и боязливо, как будто боялась потревожить, погладила его по холодному лбу. – Не идет твоя-то! Может, уж забыла… Или в саду цветочки сажает… Или чай пьет…

– Не была, что ли? – поинтересовалась соседка из квартиры напротив.

– Как же не была, – не стала врать Кира Павловна. – Была… Поплакала и ушла. Говорит: «Не проводы, а вечер встречи выпускников». Дочку свою подхватила и унеслась письма слать.