Три женщины одного мужчины - Татьяна Булатова Страница 70

– Оставь ее, – устало махнул рукой Евгений Николаевич и прошел в зал. – Вера, – позвал он дочь. – Ты мужа своего любишь?

– В смысле? – растерялась Вера.

– В прямом. – Вильский был немногословен.

– Ну, люблю…

– А как ты понимаешь, что «люблю»? – Похоже, Евгений Николаевич вторгся в святая святых, потому что Вера напряглась.

– Ты чего, пап?

– Мне надо, – потребовал Вильский и усадил дочь рядом. – Расскажи…

– Зачем? – абсолютно законно поинтересовалась Вера, обычно никого не пускавшая в свое личное пространство.

– Какая разница зачем? – увернулся от прямого ответа Евгений Николаевич, и тут его дочь произнесла то, что перевернуло его сознание.

– Я ничего не понимаю про эту вашу любовь, – тихо проговорила Вера. – Может быть, я ненормальная. Может быть, холодная. Допускаю даже, что дура. Но когда я нахожусь рядом с ним, мне хочется быть лучше, чем я есть. Знаешь, мне очень важно оставаться для него интересной.

– Как женщина? – подсказал дочери Вильский.

– Почему? – удивилась Вера. – В первую очередь как человек. Красота может закончиться, должно быть что-то другое. А почему ты спрашиваешь?

– Накатило, – потупился Евгений Николаевич и перевел разговор на другое: – А ты чего здесь?

– Нотариуса привозила, завещание переписывали.

– Ты давай еще расскажи все, – заворчала Кира Павловна. – Время придет, сам узнает.

– Да я и не настаиваю, – поднял руки Вильский. – Не мое дело…

– Потом скажу, – одними губами проговорила отцу Вера и ушла на кухню.

– Квартиру я на нее подписала, – раскололась Кира Павловна. – Понятно?

– Понятно, – кивнул головой Евгений Николаевич.

– Значит, не возражаешь? – впилась она в сына глазами, словно пыталась рассмотреть нечто, невидимое человеческому глазу.

– Не возражаю…

– А то разговоры начались: «кто?» да «кому?»…

– А ты меньше слушай, мать, – посоветовал Вильский. – И три к носу.

– Как же: «три к носу!». Сам «три к носу». Твоя все пытала…

– Люба? – удивился Евгений Николаевич.

– Люба, Люба, – подтвердила Кира Павловна. – А чего? Ее тоже понять можно: у нее дочь, шалава, прости господи, пацан этот… Устраивать надо… Прописать просила, хотя бы временно. До тебя же не достучишься! Только мне до твоих родственников, Женька, дела никакого нет! – неожиданно рассердилась мать Вильского – то ли на Любу, то ли на сына, то ли на себя и свою маленькую подлость. – Ты уж не говори ей ничего, – присмирела Кира Павловна. – Она ведь мне и педикюр, и маникюр… Вот, – протянула она свои маленькие ручки сыну, и Евгения Николаевича передернуло от вида алого лака на старушечьих ногтях.

Домой Вильский не торопился – сначала долго и обстоятельно гонял чаи с Верой, потом смотрел свои детские фотографии под язвительные комментарии Киры Павловны, потом заказывал такси по всем телефонам, и нигде у него не хотели брать заказ, потому что свободных машин не было.

И тогда Евгений Николаевич предложил дочери «не связываться с этими конторами» и повел ту на автобусную остановку, где они простояли вместе еще минут сорок, сортируя мелочь, звеневшую в карманах, чтобы Вере не доставать кошелек из сумки, потому что время позднее.

Дома Вильский очутился часам к десяти, не раньше.

– Где ты был? Я соскучилась! – произнесла свою коронную фразу Люба, и Евгений Николаевич довольно хмыкнул: ничего другого он и не ожидал.

– Есть будешь? – задала второй дежурный вопрос Любовь Ивановна. «Сейчас скажет, что сварила», – Вильский затаился в ожидании. – Я плов сварила.

– Кашу? – подал он голос из прихожей.

– Почему кашу? – не поняла иронии мужа Люба. – Плов. С курицей.

– Варят кашу, – назидательно произнес Евгений Николаевич и вошел в зал.

– Ну, хорошо, – Любовь Ивановна подняла голову, – пусть кашу.

Евгений Николаевич сел в соседнее кресло.

– Любка… – помолчал он. – Вот скажи… Почему ты со всем, что я тебе говорю, так легко соглашаешься?

– Ну, если ты прав, зачем спорить? – распахнула глаза Любовь Ивановна, и Вильский внутренне поежился: под пристальным взглядом жены он почувствовал себя абсолютно парализованным.

– А если не прав? – собрался он с духом.

– Ты всегда прав, Женечка, – улыбнулась ему жена.

– А мать моя?

– Кира Павловна? – Люба насторожилась.

– Кира Павловна, Кира Павловна, – подтвердил Вильский, не отрывая от жены взгляда.

– А при чем тут Кира Павловна? – Глаза у Любы забегали, было видно, что она занервничала.

– Маникюром хвалилась Кира Павловна, – медленно процедил Евгений Николаевич. – Ладно до педикюра дело не дошло.

– И что с того? – собралась Люба и открыто посмотрела на мужа. – Она пожилая женщина, ей восемьдесят шесть лет, почему бы не помочь?

– А если эта женщина восьмидесяти шести лет попросит тебя… – Вильский, подбирая пример, на минуту задумался.

– И что?

– Да ты к собственной матери ни разу не съездила, пока та была жива. Все время письмами да посылками отделывалась. А моя вдруг в цель попала: как хочет, так тобой и крутит. Не странно?

– А что в этом странного? – Любу было трудно сбить с намеченного курса. – Я твоя жена почти двадцать лет. За это время соседи родными становятся, не то что свекровь.

– Чего-то я у тебя в гостях ни одной соседки не видел, – буркнул Евгений Николаевич.

– Ну и что? – сопротивлялась логике Вильского Любовь Ивановна. – Я у нас дома ни одного твоего друга не видела, но я же не ставлю под сомнение, что они у тебя есть.

«О как заговорила!» – удивился про себя Евгений Николаевич и с интересом посмотрел на жену.

– Молодец, Любка! – протянул он к ней через подлокотник кресла руку. – А что ты скажешь, когда узнаешь, что твоя драгоценная Кира Павловна квартиру на Веру подписала?

И снова Любовь Ивановна удивила мужа.

– И правильно сделала.

– А как же Юлька? – сделал ход конем Вильский.

– А что Юлька? – резко повернулась к мужу Люба. – Дворовая девка-холопка моя Юлька: с двумя детьми в общежитии. Как и положено, не голубых кровей. Что с ней станется?!

Любовь Ивановна замолчала.

– Ну чего ты остановилась? Договаривай…

– И договорю, – решилась Люба. – За двадцать лет, Женя, можно было что-нибудь и для моей дочери сделать. Не ради нее, ради меня. Или не заслужила?

Вильский молчал.

– Ну а коли не по Сеньке шапка, пришлось самой думать. Мне рассчитывать не на кого.