Питерская принцесса - Елена Колина Страница 70

Бобина благодарность «человечку из приближенных» была так велика, что на нее ушли все «книжные» накопления за несколько лет, и часть денег еще пришлось одолжить у тренера по каратэ. Тренер принципиально не вступал в денежные отношения ни с кем и никогда. И то, что он одолжил Бобе тысячу долларов, было на самом деле неким «знаком почета», – деньги выданы были в счет уважения, которое своим упорством вызывал у него этот когда-то толстый, а теперь вполне накачанный парнишка. А у парнишки был к этому времени добытый невероятными усилиями красный пояс.

– Фигня, – говорил Боба образу Маши по ночам, – четыре тренировки в неделю три года. Полная фигня!

Боба собирался устроить в ДК книжный рынок. Плата за аренду была копеечной, и все это в совокупности с придуманным Бобой названием «Книжный мир» и хорошим еврейским мальчиком Бобой Любинским выглядело таким приличным и безопасным проектом, что, поразмыслив, тренер присовокупил к Бобиному долгу еще некоторую сумму и из кредитора превратился в Бобиного партнера. Концессионеры наспех состряпали в ДК дешевый бодрый ремонтик, закрасив жалкую голубую советскую нищету пафосной бордовой краской. На тех местах, где ремонтик обвалился сразу, были нарисованы пышные золотые цветы. Цветы Боба навалял собственноручно, а самым трудным оказалось заказать металлические прилавки.

– Ничего нет, понимаешь, Машка, все делается в первый раз! – лежа рядом с Наташей, жаловался он ночью Маше. – А где мне взять металл для прилавков?!

Он почти не спал. Ему и было положено долго не спать. Волноваться, обдумывать сегодняшние и завтрашние проблемы. Вроде все перебрал. Тут бы и заснуть, но нет. Едва провалившись в полузабытье, с громким пугающим всхлипом выпрыгивало еще что-то, как резкий удар под дых, – черт, забыл! Не доделал! И вообще – надо было по-другому! И еще каждую ночь повторялось мучительное – а что, если не получится?! Самое страшное – НИЧЕГО НЕ ВЫЙДЕТ И, ЗНАЧИТ, ВСЕ ЗРЯ. Ему не нужно было определять словами – что зря. Как не было нужды определять словами все, что связано с Машей. Ведь он расстался с Машей НЕ ЗРЯ, и со всем остальным НЕ ЗРЯ, а ЧТОБЫ СТАТЬ.

Открыть ДК в декабре, к самому горячему торговому сезону, Боба с тренером не успели. И это было не просто «не успели» – это был провал. Временный провал, пока что плотно укутанный в надежду, – вот-вот все пойдет! К весне удалось получить металлические стойки, и они наконец открылись. Открыться-то открылись, а вот торговцы к ним не пошли, и несколько жалких прилавков при полном отсутствии народа только отпугивали публику. Вот это уже, казалось, провал окончательный. Нечем было платить даже за аренду, и Боба все чаще в ночных мыслях спрашивал у Маши, не бросить ли все к чертовой матери. Взять и признаться ей, что ничего не вышло. И не всем же дано! – Машка, я ни на что не гожусь! Правильно ты меня не захотела. Я просто паршивый неудачник, – повторял он, наливаясь злостью на себя и почему-то на Машу. Неужели он и правда неудачник?

Это походило на бестолковое, из последних сил, барахтанье утопающего. Или на танец – сначала шаг вперед, потом два назад, а теперь в сторону и с подскоком. Боба пустил в свой «Книжный мир» торговцев тряпками. Рядом с книжными развалами приютились турецкие коробейники с клеенчатыми баулами. Вместо книг блестящие люрексом кофточки, простодушные белые трусы, скользкие носки. Книжные торговцы не шли, коробейники грозили задавить «Книжный мир», и за одним из немногочисленных книжных прилавков теперь стояла Наташа, за другим сам Боба.

Родители пришли, увидели сына за книжным лотком, рядом коробейники с трусами-носками, – только что не прокляли. Сказали, что голодать благороднее, что они никак не ожидали ТАКОГО.

– Родителей можно понять... – робко пробормотал ему ночью образ Маши. – Нас же так не воспитывали, чтобы мы за прилавком стояли...

Боба отмахнулся:

– А КАКОГО они ожидали? А купец Елисеев? Он, между прочим, начал с того, что сам стоял за прилавком! Брось ты, Машка, эти интеллигентские штучки!

– Ладно, брошу, – пообещала Маша.

Боба пустил еще нескольких коробейников и наскреб на арендную плату. Немедленно возмутились городские власти, потребовали убрать торговлю из очага культуры. Боба нанес им слабый ответный удар, переименовав свое погибающее детище в «Общество книголюбов».

– У нас не рынок, не спекуляция! Книголюбы мы! – убеждал он власти.

Властям было безразлично, торговец Боба или книголюб. Власти хотели от Бобы денег.

Остальные тоже хотели от него денег. ДК – арендную плату, которая вдруг перестала казаться копеечной, Наташа – денег на хозяйство, Соня – на кукольную коляску в соседнем игрушечном магазине. Боба видел в кино, как люди получали деньги из банкоматов, и у него сейчас было ощущение, что он, Боба, – банкомат. Только неработающий. Нажимают на кнопку, кричат, стучат кулаком, а он в ответ только жалобно пищит.

Тренер-партнер не выдержал, попросил обратно свою долю, тысячу триста долларов. Не отдавать, ссылаясь на трудности, было невозможно, немыслимо. Тысяча триста долларов – пачка из тринадцати бумажек по сто, или двадцати шести по пятьдесят, или... Где их взять, тысячу по одному зеленому доллару, и еще триста?!

Тысячу триста долларов бывшему партнеру Боба отдал через месяц. Теперь они с Наташей и Соней жили в однокомнатной квартире. Узнав об уже совершенном обмене, Аллочка так кричала и плакала, что докричалась до сердечного приступа. Но она уже была прописана у Деда, и ее идиотка-дочь, пляшущая под дудку бандита-зятя, не обращая внимания на ее «почти предынфарктное состояние», поспешно переехала из приличной двухкомнатной в однокомнатную квартирку в спальном районе.

Водворив семью в квартирку-малютку, Боба уехал из Питера в Москву. Старый диван не выдержал переезда, а шурупы от Сониной кроватки потерялись в суете. Соня с Наташей спали на тюках на полу. Ужасно дуло, потому что не закрывалась дверь – бывший хозяин при переезде забрал с собой дорогой его сердцу финский замок.

– Он же предупреждал! – ныла Наташа. – Как мы будем спать с открытой дверью? И туалет не работает...

Наташа смотрела, Соня кричала: «Папочка, я хочу в свою кроватку!» – а Боба отправился в Москву, в поход по издательствам. В смутные времена как – кто смел, тот и съел. А государственная книготорговля, как любая государственная структура, она-то уж никак не была смелой, скорее растерянной. Пока директора магазинов совещались: «Как вы видите процесс книготорговли в новых условиях...» – пока «Ленкнига» тяжело поскрипывала-сомневалась, Боба, которому уже нечего было терять, мялся в издательских кабинетах – объяснял, просил, уговаривал отдать ему книги на более выгодных для издательств условиях, чем брали государственные книжные магазины.

Ранним утром Наташа с Соней встречали его на Московском вокзале. Боба грузил в пойманную машину книги, словно решал задачку, как перевезти через реку волка, козу и капусту. Соню перемещали в самое ценное место – от тележки с книгами в машину, когда книг там стало больше, чем на тележке.

Склад в полуподвале ДК был теперь забит «невыгодными» книгами. «Невыгодные» книги продались быстро, и Боба опять уехал в Москву. Наташа с Соней уже спали вместе на новом диване, вернее, новом, но из комиссионки, а дверь в квартиру все еще не закрывалась.