Развод по-французски - Диана Джонсон Страница 70

Господи, неужели я начала думать по-французски?

Я была разочарована: вместо того чтобы приближаться, как в кино, люди и события стали удаляться от меня, как море Веры в стихотворении Мэтью Арнольда. Сначала я услышала рев самолетных двигателей где-то поблизости, потом он стал глуше и тише. Наверное, мы так и не попрощаемся с Эдгаром по-настоящему. Промежутки между нашими встречами станут дольше, и сами дни сделаются длиннее, будут тянуться и тянуться. Он все больше времени будет проводить в Брюсселе или Боснии, а я… где буду я? Будущее было туманно, неопределенно. Казалось, я была обречена брести по скучным будням и, как сартровский герой, бороться с подступающей к горлу тошнотой от однообразия мира. Не станут нападать на меня Персаны, никто не поднимет на меня голос, никаких драм — ни в суде, ни на аукционе, никаких упреков, ничего. Мир под ногами такой же плоский и однообразный, как движущаяся пешеходная дорожка на станции метро «Шатле» — кажется, будто она приведет куда-нибудь, где воспрянешь духом, но она приводит только к следующей станции. Постоянное повторение одного и того же, пошлая повседневность — это и есть цивилизация?

Может быть, лучше в «Евро-Диснее» за деньги отдаваться немцам?

Шутка.

Я старалась убедить себя, что у меня есть кое-что впереди — Роксин ребенок и, вероятно, деньги за «Святую Урсулу», но это было слабое утешение.

Когда я думала о себе, на ум всегда приходила кровь на лестнице дома номер двенадцать по улице Мэтра Альбера — темные пятна, служившие живым укором и напоминанием, что надо стеречь и беречь Рокси, что она у нас розочка. А ты, Изабелла, деревце, крепкое, хорошо укоренившееся деревце, что бы ни думали люди. (Хотя у Лафонтена есть высказывание о том, что роза гнется в бурю, а деревья вырывает с корнем.) Рокси действительно мужественная женщина. Несмотря на тот минутный приступ слабости, она смело идет вперед, у нее скоро родится ребенок, но никто не поможет ей. Ни Марджив, ни Честер, с их чаем и газетами за завтраком, не будут готовить молочную смесь, и надевать пинетки, и беспокоиться за маленького, ни я при всем своем желании, ни Шарль-Анри, появляющийся только по уикэндам, ни Сюзанна… Тут часто приходила мысль о картине. Что, если мы в самом деле получим миллион долларов? Деньги избавили бы Рокси от многих невзгод. Пусть что угодно говорят о деньгах, что это отвратительная вещь, что деньги портят человека, но они скрасили бы жизнь ей, разрывающейся между суровой повседневностью и поэзией. Я всерьез подумывала о том, чтобы отдать сестре мою долю от продажи «Святой Урсулы». «Не поддавайтесь первому побуждению, — сказал, кажется, Талейран и процитировал в одной из своих речей Эдгар, — потому что оно скорее всего будет добрым».

Воодушевленная собственным бескорыстием, я поднималась по лестнице и вдруг у квартиры Рокси услышала за дверью громкие голоса. Похоже, там снова разгорелась ссора, как уже случалось несколько раз. Я вошла, и мне сказали, что совсем недавно, не больше часа назад, приходил Шарль-Анри и сказал, что картину продавать не надо, что ее следует переписать на Женни и маленького и что устранена еще одна преграда к разводу.

— Именно этого я и хотела! — сияя, говорила Рокси. — Это все решает! Я знала, что он одумается и поступит справедливо.

В мире снова все пришло в порядок. «Урсулу» возьмут из «Друо», опять повесят на привычное место над камином, все будет как прежде, если не считать восьмидесяти тысяч страховки. Сумма немалая, но Рокси как-нибудь перебьется. Я понимала, какое облегчение она чувствовала. Судьба снова ей улыбнулась.

Внезапно Роджер сказал:

— Нет, Рокси, так не пойдет.

Не пойдет, потому что тем самым она присваивает собственность стоимостью в миллион долларов, принадлежащую отцу, Изабелле и ему, Роджеру.

Что тут началось! Все заговорили разом.

Рокси: Эта картина досталась мне после смерти дяди Уильяма, когда мы все выбирали картины.

Роджер: Бред собачий! Нас не проведешь. Он тебе даже не дядя.

Марджив: Если ты встал в позу, я вынуждена напомнить, что половина картины принадлежит мне, поскольку я жена твоего отца. Ты сам говорил. Именно Честер унаследовал картину. Значит, она наполовину моя.

Роджер: Никоим образом, Марджив. Я это уже объяснял тебе.

Джейн: Позвольте, позвольте, а как насчет Фрица? Почему Роксины дети имеют право, а мой ребенок…

Я (робко): Пусть Роджер расскажет о нашей встрече с экспертом из «Кристи».

Честер (защищая Рокси): Я не уверен, что в завещании дяди Уильяма не было специально оговорено: каждый выбирает что хочет.

Роджер: Но не дети Марджив от первого брака, — уверен, у них никакого родства с дядей Уильямом.

Я: Рокси, соглашайся! Она стоит миллион долларов!

Марджив: Не убеждена, что хочу продать «Урсулу». Мы могли бы отдать ее на хранение в какой-нибудь музей. Какая польза от этих денег? А сколько на налоги пойдет? Не лучше ли просто владеть произведением искусства и чтобы им любовались другие?

Честер: Смешно, просто смешно.

И дальше и дальше в том же духе. Что было внове — так это нотка несогласия между отцом и Марджив, хотя я не поняла, кто кого обвинял.

— Уму непостижимо — спорить из-за прав еще не родившегося ребенка! — выделялся голос Рокси в хоре других голосов, среди них звучал и мой, такой же сварливый и жадный, как и все остальные. Куда только подевались благие намерения, наполнявшие меня на лестнице.

Такого взрыва противоречивых чувств у близких мне людей я не могла себе представить. То, как мы с Роджером цеплялись за деньги, говорит не в нашу пользу, но, запутавшись в сетях собственничества, я возмущенно твердила: пусть Рокси и не мечтает о том, чтобы заграбастать картину для своих детей. Столько желчи и злости еще не видела наша некогда счастливая семья. Но нет, мы опомнимся, помиримся и снова будем счастливы, я уверена. Из этой безобразной сцены я вынесла полезный урок — узнала, как разъедают душу деньги.

В конце концов мы общими усилиями убедили Рокси отказаться от предложения Шарля-Анри и продавать «Урсулу» в «Друо» или «Кристи».

— Мы должны решить, как снять ее с продажи в «Друо», — сказал Роджер. — На том основании, что нам надо обдумать предложение. И подождем постановления суда о том, является ли biens [163]— так они это называют — собственностью замужней пары.

— Могли бы оставить мне хоть одну любимую вещь! — воскликнула напоследок Рокси.

Одна, у себя в комнате я думала об Эдгаре и своей покорности и металась от ярости к отчаянию и обратно. Он, наверное, восхищается моей покорностью — сдалась почти без упреков и без слез. Значит, он рассчитывал на мою податливость и здравомыслие? Неужели я настолько ничтожна и от меня можно отделаться вскользь брошенными словами, что отныне мы никто друг другу? Я, которая ради него отказалась от новых знакомств, от общения с другими людьми, которая пожертвовала… Меня захлестнула волна жалости к себе. Обличительные речи, которые я лихорадочно сочиняла в уме, постепенно превращались в мольбу. Всю ночь я мысленно писала сердитые и умоляющие письма о том, что всегда хочу быть с ним.