В погоне за счастьем - Дуглас Кеннеди Страница 68

Молчание. Я не могла даже пошевелить губами.

Ответ. Сейчас же.

Нет, — прошептала я, — я не наделаю глупостей. — И положила трубку.

Когда вечером вернулся Джордж, он застал меня в постели, укутанную одеялом. Он встревожился не на шутку:

Дорогая? Дорогая?

Он потряс меня за плечо. Я посмотрела на него отсутствующим взглядом.

Дорогая, что случилось?

Я не ответила. Потому что не чувствовала в себе сил ответить ему. Я словно лишилась дара речи. Я была здесь, но меня здесь не было.

Дорогая, умоляю, скажи мне, что случилось.

Я безучастно смотрела на него. В голове было на удивление пусто. Вакуум.

О боже… — произнес Джордж и выбежал из комнаты.

Я отключилась. Когда я пришла в себя, подоспела помощь — в виде моей свекрови. Она стояла в изножье кровати, Джордж — рядом с ней. Увидев, что я открыла глаза, Джордж встал возле меня на колени, начал гладить меня по голове.

Тебе лучше, дорогая? — спросил он.

Я по-прежнему не могла говорить. Он повернулся к матери, вид у него был встревоженный. Она кивнула головой в сторону двери, делая ему знак выйти. Как только за ним закрылась дверь, она подошла и села на кровать Джорджа. Она долго смотрела на меня. Ее взгляд был холодным и бесстрастным.

Полагаю, это я виновата во всем, — произнесла она, как всегда, сдержанно.

Я отвела взгляд. Мне было невыносимо смотреть на нее.

Я знаю, что ты меня слышишь, дорогая, — сказала она. — Точно так же, как знаю и то, что все эти недомогания — следствие глубокой личной слабости и чаще всего провоцируются собственной мнительностью. Так что меня не проведешь. Заруби себе это на носу.

Я закрыла глаза.

Что ж, продолжай притворяться спящей, — сказала она. — Как притворилась и с этим нервным срывом. Конечно, будь это связано с твоей беременностью, я бы тебе, возможно, и посочувствовала. Я сама ненавидела это состояние. Ненавидела каждую минуту своей беременности. Полагаю, и ты тоже. Тем более что так ненавидишь семью, в которую попала.

Она была права в том, что касалось моей ненависти к их семье. Но вот в моих чувствах к беременности ошибалась. Я презирала среду, в которой оказалась по собственной воле. Презирала абсурдность моего брака, омерзительную натуру миссис Грей… Единственное — единственное, — что помогало мне сохранить душевное равновесие, это был мой ребенок, которого я носила под сердцем Я не знала, кто у меня родится и каким вырастет этот человечек. Но я знала, что испытываю к нему или к ней глубокую, чистую, беззаветную любовь. Я даже сама до конца не понимала этой любви. Если бы меня спросили, я бы, наверное, не смогла толком объяснить ее природу. Потому что в ней не было ни крупицы рационального или осмысленного. Она просто была всепоглощающей. Ребенок был моим будущим, моим raison d'etre [35].

И вот миссис Грей посмела замазать это будущее черной краской.

Если ты захочешь уйти от /Джорджа, меня это вполне устроит, как и мистера Грея. Только оставишь нам ребенка…

У меня в голове начал вырисовываться состряпанный ею сценарий. Рождается ребенок. Мне разрешают подержать его в руках несколько минут. Потом заходит нянечка и говорит, что должна вернуть его в детскую. Как только у меня забирают ребенка, появляется судебный пристав с предписанием. Миссис Грей исполнила свою угрозу.

Поверь мне, суд признает тебя недобросовестной матерю, прежде чем ты успеешь открыть рот.

Я содрогнулась. Возникло ощущение, будто я только что прш< нулась к оголенному проводу. Я обхватила себя руками.

Знобит, дорогая? — участливо спросила миссис Грей. — Или ты нарочно разыгрываешь передо мной сцену?

Я снова закрыла глаза.

Хорошо, пусть будет так. Скоро приедет доктор. Но я уверена, он подтвердит то, что лично мне уже известно: с твоим здоровьем все в порядке. Между тем, если ты хочешь и дальше находиться в этом состоянии рассеянности, можно отправить тебя в какой-нибудь хороший санаторий в округе Фэйрфилд, где за тобой присмотрят до родов… а может, и после, если твое психическое здоровье не восстановится. Я слышала, что это не так сложно — добиться принятия решения о невменяемости. Особенно если, как в твоем случае, у человека проявляются типичные симптомы душевной болезни…

В дверь постучали.

Должно быть, это доктор.

Доктор был важным и малоразговорчивым мужчиной лет пятидесяти с небольшим. Он представился мне как доктор Руган и объяснил, что сегодня вечером он обслуживает домашние вызовы пациентов доктора Айзенберга. Теплоты и шарма в нем было не больше, чем в докторе Айзенберге. Когда я не ответила на его первые несколько вопросов — потому что все еще была не в силах говорить, — он не выразил ни участия, ни обеспокоенности. Просто перешел к делу. Пощупал пульс, измерил кровяное давление. Послушал сердце. Приложив стетоскоп к моему огромному животу, прислушался к внутриутробным звукам. Потом долго ощупывал и мял живот. Открыл мне рот и, вооружившись шпателем и фонариком, заглянул внутрь. Ручкой-фонариком посветил в глаза. Повернувшись к моему мужу и свекрови, он сказал:

Все органы в норме. Так что одно из двух: либо у нее небольшой нервный срыв, либо, что называется, приступ хандры. Это бывает во время беременности. Если женщина чувствительная, ранимая, в состоянии беременности она склонна видеть все в искаженном свете. И, как ребенок, замыкается в себе. Дуется на весь свет.

И как долго это может продолжаться? — спросил Джордж.

Не знаю. Постарайтесь обеспечить ей покой и нормальное питание. Через день-два она выйдет из этого состояния.

А если нет? — спросила миссис Грей.

Тогда, — сказал доктор, — рассмотрим другие методы лечения.

Я снова закрыла глаза. Только на этот раз желаемый эффект был достигнут. Я провалилась в беспамятство.

Когда я снова открыла глаза, то сразу поняла, что случилось что-то очень плохое. Была глубокая ночь. Я слышала, как тихо сопит Джордж на соседней кровати. В комнате было черно. И жарко. Так жарко, что я вся взмокла. Очень хотелось в туалет. Но когда я попыталась приподняться, у меня закрркилась голова, подкатила тошнота. Мне все-таки удалось спустить ноги на пол. Но чтобы встать потребовалось некоторое усилие. Я сделала шаг и едва не рухнула. Видимо, мое недавнее недомогание — состояние рассеянности, как назвала его миссис Грей, — оказалось куда более серьезным, чем я предполагала. Потому что мне действительно было очень худо.

Я на ощупь побрела через всю комнату к ванной. Дойдя до двери, я вошла внутрь и щелкнула выключателем. Ванная наполнилась светом. И я вскрикнула.

Потому что там — в зеркале — было мое отражение. Лицо цветя мела. Желтые глаза. А нижняя часть моей ночной сорочки была красной. Темно-красной. Она была в крови.