Ты только попроси. Или дай мне уйти - Меган Максвелл Страница 67

Звуки, раздающиеся в трубке, похожи на шум в каком-то баре. Прежде чем я спрашиваю, где он, Эрик язвительно произносит:

– Ну же, Джудит, ты его защищаешь – как мило.

– Я его защищаю, потому что ты говоришь, ничего не зная.

– А может быть, я знаю слишком много.

– Да? И что же ты знаешь? Расскажи мне! – ору я, вне себя от злости. – Потому что то, что знаю я, – это то, что между ним и мной было лишь то, что позволил ты, к тому же под твоим личным наблюдением.

– Ты уверена, Джудит? – спрашивает он таким тоном, что я теряюсь.

– Уверена, Эрик. Абсолютно уверена.

В воздухе такое напряжение, что его можно резать ножом. Я взволнованно спрашиваю:

– Где ты?

– Пью. Выпивка – лучший способ забыться.

– Эрик…

– Какое разочарование. Я думал, что ты – единственная и неповторимая, но…

– Не вздумай мне сказать то, после чего мы уже расстались однажды! – кричу я. – Попридержи язык, чертов мудак, или, клянусь, я…

– Что ты клянешься?

По его голосу и тону понимаю, что он вышел из себя. Стараясь успокоиться, чтобы не нервировать его еще больше, говорю:

– Не понимаю, как ты можешь в такое верить. Ты же знаешь, что я тебя люблю.

– У меня есть доказательства, – в ярости прерывает он меня. – У меня есть доказательства, ни одно из которых ты не сможешь опровергнуть.

Я все меньше понимаю, что происходит, и снова кричу:

– Доказательства? Какие доказательства?!

– Джудит, я не хочу сейчас с тобой разговаривать.

– А я хочу, чтобы ты со мной поговорил. Ты не можешь меня обвинять и…

– Не сейчас, – прерывает он меня. – Кстати, моя поездка продлевается. Я не вернусь на этой неделе. Не хочу тебя видеть.

И бросает трубку. Он снова бросил трубку.

Я готова заорать, но вместо этого падаю на кровать и плачу, плачу, плачу.

У меня не осталось сил ни на что, кроме слез. Успокоившись, иду в душ. Затем спускаюсь на кухню, но там никого нет. Вижу записку от Симоны:

Мы поехали в супермаркет за покупками.

Ко мне подбегают Трусишка и Кальмар, начинают ластиться ко мне. У животных очень развито чутье.

Кажется, они понимают, что мне плохо, поэтому не отходят от меня ни на минуту.

Захожу в гостиную, подхожу к музыкальному центру и, просмотрев несколько дисков, ставлю тот, от которого мне станет еще хуже. Вот такая я мазохистка. Когда звучит «Если нам позволят», я снова плачу, вспоминая, что всего несколько дней назад танцевала с Эриком под эту песню.

Ставлю ее на повтор. Заплаканная и с разбитым сердцем иду к окну. На улице льет дождь, а из моих глаз льются слезы. С каждым днем погода в Мюнхене становится все хуже, и я лишь могу смотреть на дождь и плакать, пока мое сердце разрывается на кусочки.

Если нам позволят, мы будем любить друг друга вечно.

Если нам позволят.

Ясное дело, что не позволят.

Сначала это были Мариса и Бетта, потом Аманда, теперь Лайла.

Почему они не позволяют нам любить друг друга?

Спустя несколько часов, когда возвращается Симона, я уже немного успокоилась и больше не плачу. Наверное, исчерпан мой годовой запас слез.

Не зная о моих мыслях, Симона спокойно готовит обед и, когда он готов, зовет меня, но я почти не ем. Совсем нет аппетита.

Симона – мудрая женщина и понимает, что я страдаю. Она пытается поговорить со мной, но я отказываюсь. Не могу. В итоге она оставляет свои попытки.

Вечером, когда со школы возвращается Флин, я стараюсь встретить его с широкой улыбкой. Мальчик не заслуживает того, чтобы жить в тревоге и постоянно видеть меня в дурном настроении.

Скрепя сердце помогаю ему с домашним заданием и ужинаю с ним. Мы болтаем о видеоиграх. Это лучшая тема, которая отвлекает его от копания в моей жизни и моих чувствах. Вечером, когда он идет спать, я остаюсь в гостиной. Меня снова одолевает соблазн включить одну из наших песен. Их так много, что любая заставит меня плакать. Вдруг двери гостиной открываются, и входят Норберт и Симона.

– Я не верю в то, что наговорила в школе моя племянница Лайла, – говорит Норберт, – и я уверяю вас, что это все выяснится. Сеньора, я очень сожалею о том, что случилось.

Я встаю с дивана и обнимаю его. Он, обычно негнущийся перед проявлениями моей любви, словно стальной прут, на этот раз отвечает на мои объятия и тихо говорит мне на ухо:

– Я сделаю все возможное, чтобы все выяснилось.

Я киваю и вздыхаю. Смотрю на Симону. Не зная, куда деть руки, она в ярости произносит:

– Эта девчонка – лгунья, и я сама повыдергиваю ей все волосы, если она не прольет свет на это перед всеми.

Киваю… и обнимаю ее.

Казалось бы, в подобной ситуации я должна быть фурией, но мне так плохо, я так заморочена, растеряна и растроена, что могу лишь кивать и обнимать.

Этим вечером Эрик не звонит, и я ему тоже.

Мне не хочется думать, что он опять пьет, и представлять, что это может закончиться в постели Аманды. Но ведь я мазохистка и все равно представляю, страдая от этого еще сильнее.

Почему я так глупа?

Бьорну я тоже не звоню. Но и он не звонит мне, а это – хороший знак. Значит, Эрик еще не выплеснул на него свою ярость. Бедняга, как это все несправедливо!

На следующий день я словно вяленая рыба, но все равно отправляюсь на прием к гинекологу. Уговорив Норберта не провожать меня, приезжаю в клинику на такси. В приемной жду и наблюдаю за девушками, которые ожидают вместе со мной своей очереди. У них огромные животы. Я готова бежать отсюда без оглядки.

Но я остаюсь. Сдерживаю свои порывы и жду, наблюдая за дюжиной беременных, сидящих в обнимку со своими мужьями. Меня одолевает хандра.

Боже, как я могу быть беременной?

Когда девушка произносит мое имя, я встаю и вхожу в кабинет.

Врач, молодая женщина чуть старше меня, встречает меня с улыбкой и приглашает присесть. Я пришла впервые, поэтому заполняю в карту свои данные. Затем открываю сумочку и высыпаю на стол перед гинекологом четыре теста на беременность, на каждом из которых есть две полоски.

Она смотрит на меня и улыбается. Что тут смешного?

– Ты можешь сказать, когда у тебя в последний раз была менструация?

– В этом месяце у меня ее не было. А в прошлом месяце она была не обильной. Но… но… в ту же неделю я снова начала пить таблетки и… и… Может, я сделала плохо… Но я…

Видя мое волнение, врач говорит:

– Не волнуйся, ладно?