Что скрывал покойник - Луиз Пенни Страница 67

— И он тоже знает об этом.

— Должен с вами согласиться, сэр. Voyons [50], сэр, речь идет о наказании или о том, чтобы добиться наилучших результатов?

— Хорошо. И передайте ему, что ему чертовски повезло, что у него есть такой адвокат, как вы. Хотел бы я то же самое сказать о себе.

— Теперь можете, сэр.

Повесив трубку, Бребеф решил обратить внимание на туристов, толпившихся перед его окошечком, и обнаружил, что остался один.

— Благодарю вас, Жан Ги. — Гамаш принял из рук инспектора свое удостоверение личности, значок и оружие. Он задумался о том, почему ему было так больно расставаться с ними. Много лет назад, когда ему впервые в жизни вручили удостоверение и револьвер, у него было такое чувство, что его приняли в братство, что он добился успеха в глазах общества и, что более важно, в глазах своих родителей. А потом, когда он вынужден был отдать удостоверение и оружие, ему вдруг стало страшно. Его лишили не только оружия, его лишили доверия. Но чувство это вскоре прошло, став всего лишь отзвуком, напоминанием, призраком того неуверенного в себе молодого человека, каким он был когда-то.

Направляясь домой после того, как его отстранили от ведения дела, Гамаш вспомнил разговор, который состоялся у него с одним приятелем много лет назад. Тот привел аналогию, утверждая, что жизнь — это обитание в длинном доме, своего рода могиле. Мы входим в него детьми с одной стороны, а потом, когда приходит время, выходим с другой стороны. А в промежутке между двумя этими точками мы передвигаемся по одной большой и длинной комнате. Все, кого мы встречаем на пути, все наши мысли и поступки живут здесь с нами. До тех пор, пока мы не сумеем примириться с наиболее противоречивыми событиями своего прошлого, они будут преследовать нас на всем пути через этот длинный дом. А иногда бывает так, что самые яркие и омерзительные воспоминания не забываются, управляя нашими поступками даже спустя многие годы.

Гамаш не был уверен, что согласен с этой аналогией, до того самого момента, когда ему пришлось вложить свой револьвер в руку Жана Ги. В этот миг неуверенный молодой человек вновь возродился к жизни и прошептал: «Ты ничто без него. Что скажут люди?» То, что он сознавал всю неуместность такой реакции, отнюдь не способствовало изгнанию испуганного молодого человека из длинного дома Гамаша, это всего лишь напомнило ему, что он отстранен от дела.

— Куда теперь? К дому Джейн Нил?

Теперь, когда расследуемое ими дело обрело статус уголовного преступления, убийства, Бювуар, как и Гамаш, сгорал от нетерпения попасть внутрь.

— Чуточку позже. Сначала надо заехать в одно место.

— Oui, allo? [51]— раздался в трубке жизнерадостный голос, за которым последовал детский вопль.

— Солонья? — спросила Клара.

— Allo, allo! — надрывалась трубка.

— Соланж! — взывала Клара.

— Bonjour [52]. Алло? — детский вопль прокатился по дому Солоньи и эхом прозвучал в голове Клары.

— Солонья! — завопила Клара.

— C'est moi-meme! [53]— выкрикнула в ответ Солонья.

— Это я, Клара Морроу! — заорала Клара.

— Нет, вчера я была занята, и завтра тоже.

— Клара Морроу!

— В среду?

«О Господи, — подумала Клара, — благодарю тебя за то, что ты не дал мне детей».

— Клара! — завизжала она.

— Клара? Какая Клара? — переспросила Солонья совершенно нормальным голосом. Ее жуткий детеныш, грудной ребенок, наконец утихомирился, очевидно, самым простым способом — заполучив в свое распоряжение материнскую грудь.

— Клара Морроу, Солонья. Мы встречались на занятиях. Поздравляю с рождением малыша. — Она попыталась придать своему голосу искренности.

— Да, я помню. Как поживаете?

— Спасибо, все в порядке. Я позвонила, чтобы спросить вас кое о чем. Прошу прощения, что беспокою вас во время декретного отпуска, но дело касается вашей нотариальной практики.

— Пожалуйста, спрашивайте. Мне звонят из конторы каждый день. Чем могу быть вам полезна?

— Вы знаете о том, что Джейн Нил умерла?

— Нет. Я не слышала об этом. Мне очень жаль.

— Это был несчастный случай. В лесу.

— О, тогда я все-таки слышала кое-что, когда вернулась. На День Благодарения я ездила к родителям в Монреаль, так что подробности мне неизвестны. Вы хотите сказать, это была Джейн Нил?

— Да.

— Полиция ведет расследование?

— Да. Она полагает, что ее поверенным был Норман Стикли из Уильямсбурга. Но я подумала, что она обращалась к вам.

— Вы не могли бы зайти ко мне в контору завтра утром?

— В котором часу вам удобно?

— Скажем, в одиннадцать. Клара, не могли бы вы пригласить полицейских? Я думаю, им будет интересно.

Филиппу Крофту потребовалось несколько минут, чтобы понять, что это не ловушка, и он признался во всем. Его длинные бледные пальцы снимали пушинки с брюк тренировочного костюма, пока он рассказывал свою историю. Ему хотелось наказать отца, поэтому он взял старый охотничий лук и стрелы и отправился поохотиться. Он выстрелил всего один раз. Но этого оказалось достаточно. Он считал, что убил оленя-самца, а вместо него обнаружил тело Джейн Нил. Она лежала, раскинув руки и ноги. Мертвая. Ему по-прежнему мерещились ее глаза. Их взгляд преследовал его.

— Теперь ты можешь отпустить их с миром, — негромко произнес Гамаш. — Они станут ночным кошмаром для кого-нибудь другого.

В ответ Филипп лишь согласно кивнул головой, чем живо напомнил Гамашу Мирну и ту боль, которую мы предпочитаем носить в себе. Ему хотелось обнять Филиппа и сказать, что ему не всегда будет четырнадцать лет. Поэтому он должен немного потерпеть.

Но Гамаш не сделал этого. Он понимал, что, хотя намерения у него самые благие, само действие будет воспринято подростком как покушение на личную свободу. Как оскорбление. Поэтому он ограничился тем, что протянул юноше большую сильную руку. Спустя мгновение Филипп сунул ему свою бледную ладошку с таким видом, будто ему еще не приходилось здороваться с мужчинами за руку, и пожал ее.

Гамаш и Бювуар вернулись в деревню и обнаружили агента Лакост, которая отражала натиск Иоланды. Они отправили ее к дому Джейн Нил с ордером на обыск. Каким-то образом Лакост удалось выдворить Иоланду на улицу и запереть дверь на замок, и теперь она практиковалась, изображая дворцовую стражу, непреклонно держащую оборону перед лицом разъяренной толпы, представленной одной-единственной женщиной.