Ее заветное желание - Лесия Корнуолл Страница 66

Когда в Темберлей-Касл приехала мать Мэг – и надолго! – Николас перевез своего узника в Лондон, чтобы там переждать несколько дней, оставшихся до начала трибунала.

Стивен дал слово, что не сбежит, и Николас поселил его в Хартли-Хаусе, своем лондонском доме. Теперь, когда ему стало известно, что он находится под арестом, этот роскошный дом воспринимался им как тюрьма и вызывал неприязнь. Стивен ходил с этажа на этаж, считая, сколько шагов до библиотеки, до салона, до сада в дальней части дома, – в общем, занимался тем же, чем и когда был слепым.

Ему повсюду мерещилась Дельфина. Казалось, стоит ему обернуться, и она очутится у него за спиной. Или выйдет из сада с охапкой только что срезанных роз. Она мелькала меж теней, наполнявших гостиную, библиотеку, его спальню. Он просыпался с ее именем на устах. Ее лицо неотступно преследовало его. Он читал газеты в одиночестве и думал о том, как истолковала бы она последние новости. На полках в библиотеке он искал книги, которые могли бы быть ей интересны. Стоя у окна, ловил на себе взгляды женщин, проезжавших мимо дома в открытых колясках, и сердце его замирало всякий раз, когда ему казалось, что это Дельфина смотрит на него из-под полей модной шляпки.

Но она оставалась в Ниланд-парке, а у него были другие, неотложные дела.

И чем больше он думал о них, тем больше проникался уверенностью: именно Родейл начал распространять слухи о нем и подбросил ему в квартиру украденные вещи. Стивен видел их в руках у капитана – во всяком случае некоторые. Майор продолжал шагать, стиснув кулаки. Невозможно было доказать, что Родейл вытащил расписку у него из кармана. Наверняка это произошло после боя, на поле сражения. Неужели этот человек настолько лишен нравственности?

Хотя, возможно, именно Родейл вытащил Стивена с поля боя. Ему очень хотелось вспомнить все, но после падения с коня в памяти следовал провал – до того момента, как очнулся и услышал голос Дельфины. При мысли о ней у Стивена опять сжалось сердце.

Он попытался вспомнить, видел ли Родейла во время сражения. И, конечно, не вспомнил. А после боя он вообще ничего не видел. Но наверняка капитана мог кто-нибудь заметить, когда он приходил, чтобы обыскать карманы его кителя.

Стивен рассказал Николасу о расписке.

– У тебя есть доказательства? – спросил тот.

– Конечно, нет. Расписка пропала. Но ведь я собирался выдвинуть против него обвинения, Ник. Я предупредил его об этом, перед тем как отправиться к месту сбора полка.

Николас заерзал.

– Кто-нибудь слышал ваш разговор или видел тебя с Родейлом?

– Мы были вдвоем. Я повертел у него перед носом распиской и положил ее в карман, – настаивал Стивен. – У него еще в руках была фляжка с чьим-то вензелем, чужая. По его словам, какой-то офицер должен ему, поэтому разрешил самому взять что-то из его вещей.

– И что в этом странного? – удивился Николас.

– А то, что Родейл был должен каждому, но никто не был должен ему.

– Это твое мнение, – вздохнул Николас. – Послушай, существует миллион возможностей того, как пропала расписка. Элинор могла уронить и потерять ее, когда проверяла твои карманы, или она выпала каким-то образом во время боя.

Стивен почувствовал, как на него наваливается свинцовая тяжесть.

– Мы можем хотя бы допросить Родейла? Пусть он отчитается в своих действиях.

– А в чем мы его можем обвинить? В том, что приставал к даме на балу? К той самой, с которой ты потом… – Николас замолчал. – Он ведь ушел, когда ты пригласил леди Дельфину на танец. Это, кстати, единственная стычка между вами, у которой наверняка найдутся свидетели. Ты хватаешься за соломинку. И не избавишься от выдвинутых против тебя обвинений, если начнешь обвинять кого-то другого.

Николас встал, и Стивен почувствовал, как разочарование, словно сгусток огня, жжет его изнутри.

– Я съезжу в штаб, посмотрю, нет ли новостей о Холлете. Заявления твоих однополчан лежат на моем столе. Можешь с ними ознакомиться – вдруг найдешь какую-то зацепку, но без доказательств против Родейла все это бессмысленно.

Стивен смотрел, как уходит его единственный преданный друг. Слово майора, его честь не значили почти ничего даже для Николаса.

Он сам начал сомневаться – может, он все выдумал? Неужели Родейл – этот мошенник, задира и распутник – на самом деле настолько умен? Это казалось нереальным. Но если бы майору было известно, где сейчас обретается Питер Родейл, он бы бросил перчатку в лицо мерзавцу, а потом пристрелил.

Стивен отложил последний документ: это было еще одно заверенное заявление от лейтенанта, которого он едва знал, – и устало потер глаза. Таких заявлений набралась толстая стопка, которая лежала на столе возле его левого локтя. Складывалось впечатление, что все, кто был с ним знаком, считали его либо трусом, либо вором, либо тем и другим одновременно.

Опрошенные однополчане – офицеры, с которыми Стивен был знаком, с которыми несколько лет подряд воевал плечом к плечу, а также пил и играл в карты, – теперь вспоминали о нем какие-то несущественные мелочи, какие-то его высказывания из тех, что не отложились в памяти, и совершенно невинные вещи в их устах вдруг приобретали дурной смысл.

Обвинения против него были основаны по большей части на разговорах и сплетнях, но откровенной лжи, которую он надеялся обнаружить, не было. Получалось так, что любого живущего на земле человека, игнорируя его честь и достоинство, можно было обвинить в самых гнусных преступлениях.

Он покопался в бумагах и нашел письмо Холлета, адресованное полковнику Фэрли. Письмо, со слов сержанта, было написано рукой военного хирурга и заверено им в качестве свидетеля. Сержант Холлет тоже подписался неразборчивой каракулей. Его злость была оправданна. Если бы пуля в плече Холлета прошла на дюйм левее, он потерял бы руку, а может, лишился и жизни. Трусость не должна остаться безнаказанной, заключалось в письме. Стивен был согласен с ним, вот только к офицеру, которого видел сержант, он не имел никакого отношения.

На поле боя царил хаос. Стивен сосредоточился на атаке. Он даже не мог вспомнить, кто был рядом, хотя большинство из них ему наверняка были известны со времен испанской кампании. Он помнил столпы огня, изрыгавшиеся стволами орудий, скачущего жеребца под ним, пронзительную боль от первой пули, а потом – ничего.