Жена Петра Великого. Наша первая Императрица - Елена Раскина Страница 66

Великий государь Петр Алексеевич бывал всюду — и нигде подолгу, в чем сказывался его непостоянный и бурный нрав: то — на театре военных действий, где Шереметев и Меншиков жестоко бились со шведами во главе его крепнувших день ото дня войск, то — в строящейся новой столице, и еще во многих других местах, где важные дела требовали его зоркого глаза и весомого слова. Даже в нелюбимую Москву он вдруг стал наведываться особенно часто — и причиной тому была Марта. К ней Петр являлся попросту: в потертом офицерском мундире или скромном голландском платье, в сопровождении одного лишь денщика или, нередко, того же Алексашки Меншикова. Приезжал он, как правило, поздним вечером или ночью. Согласно царскому повелению, в доме, кроме Марты, жила только прислуживавшая ей девушка из бывших меншиковских служанок, но и та при появлении царя скрывалась в своей комнате. Сначала Марта боялась этих ночных свиданий — опасалась могучей силы этого полубезумного, но почему-то удивительно притягательного человека. Но он и не собирался причинять ей зла. Марте даже стало казаться, что царь не слишком интересуется ее женской привлекательностью. Его занимало другое — удивительные способности врачевания, которые Марта показала во время их короткой встречи в доме Меншикова в Санкт-Питербурхе.

Морозными зимними ночами, когда Марте было зябко и не хотелось не то что выйти во двор, а даже отворить окно, она долго сидела при свечах в маленькой гостиной этого пустынного дома и ждала… Да, она научилась ждать этого странного человека, который появлялся внезапно, грубовато шутил или устало бранился, приветливо улыбался или хмурился, приказывал накрыть на стол и сварить кофий, пил и ел вместе с ней, а потом — без всяких объяснений — опускал ей голову на колени и просил: «Погладь, Катюша, меня по голове, как матушка, царица Наталья Кирилловна гладила». Или: «Ты уж, Катя, помоги, сними камень с души!» «Я не Катя, я — Марта!» — неизменно говорила она тогда. «Ты царя слушай, кудесница, — отвечал он. — Будешь Катей! Когда православную веру примешь».

Петра успокаивал сам звук голоса Марты, а ей казалось, что перед ней огромный зверь, похожий на косматого русского медведя. Она усаживала царя около себя, потом брала его за голову и слегка почесывала. Эта простая процедура производила на царя поистине магическое действие — он засыпал за несколько минут. Чтобы не нарушать его тревожный и тяжелый сон, Марте приходилось сидеть неподвижно в течение нескольких часов. Она или думала о чем-то своем, вспоминала Мариенбург, любимого Йохана, былые, невозвратные времена, или тихонько напевала немецкие, польские и малороссийские колыбельные, которые слыхала от матери и отца. Через два или три часа царь просыпался свежим и бодрым, шутил, называл Марту «своим лучшим лейб-медикусом», оставлял ей деньги — на провизию, на кофий, на наряды — и уезжал. За все это время он ни разу не пытался даже поцеловать ее, и Марта начинала думать, что ему это вовсе не нужно. Многие любители сплетен в старой Москве и новом Санкт-Питербурхе Марту уже объявили новой Анной Монс, тайной женой царя, а они даже не были близки. Иногда Марта признавалась себе в том, что она об этом жалеет.

Она не то что забыла Йохана, вовсе нет! Но Петр Алексеевич — этот странный, в чем-то зверски жестокий, а в чем-то великодушный и на редкость проницательный человек — становился Марте все ближе и ближе. В царе уживались два человека: один — гневный и злой, другой — веселый и искренний. Слушая вечерами его исполненные грубоватого юмора остроты, Марта думала, что этот весельчак и забулдыга не мог собственноручно рубить головы несчастным стрельцам или пытать сводную сестру — царевну Софью. Но когда уже через несколько минут, после какой-нибудь брошенной Мартой неосторожной фразы, глаза Петра наливались гневом, а лицо непоправимо искажала судорога злобы и ненависти, она думала: «Такой мог, всё мог — и пытать, и казнить…»