Наследница трех клинков - Дарья Плещеева Страница 65

– О том, что либо твоя преподобная Марфа и впрямь дитя подменила, либо…

– Матушка, на весь Ярославль ни одного арапа нет! Она узнавала!

– Соврала! – крикнула Варвара Дмитриевна. – А коли не соврала – ты понимаешь, что сие для тебя значит? Или я такую дуру родила, что простых вещей никак не поймет? Коли не подменила – то заплатить ей надобно, сколько попросит, чтобы сказала: простите меня, дуру, православные, мой грех, подменила дитя!

– Анюточка, иного способа нет! – Прасковья Ивановна дернула Анетту за руку, отцепила от матери и прижала к своей широкой груди. – Ведь когда дитя не хворое и не подмененное – значит, ты спуталась с арапом! Молчи, молчи, светик, я знаю – во всем Ярославле арапов нет! Арапов-то нет, а дитя – вот оно! Черномазенькое! Подменили, понимаешь? Подменили! Так и запомни, светик! Я четырнадцать душ родила, я знаю – как опростаешься, ничего не видишь и не разумеешь, тебе дитя поднесут, спросят – мальчик или девочка? А ты глядишь и не видишь! Весь свет должен знать, что тебе дитя подменили, а наипаче – Алешенька! Тогда только ты с ним помиришься. Поняла?

– Ты тетку слушайся, – добавила мать. – Вон как умно растолковала. А потом я уж дознаюсь…

Анетта повесила голову.

Она видела, что мать с теткой хотят помочь, хотят помирить с мужем. Другого способа доказать ее невинность, очевидно, в природе нет. Может, потом когда-нибудь явится врач и скажет, что есть-таки болезнь чернокожести, раз в сто лет случается. Пока же такого врача нет – и, значит, свет заклеймит Анетту именем неверной жены. Как будто при дворе все дамы так уж безупречно верны мужьям! Оттого ж и хотели Анетта с Алешей уехать из столицы – чтобы оказаться подальше от всяческого разврата…

– Кажись, уразумела, – и Прасковья Ивановна погладила племянницу по худенькому плечику. – Завтра же едем к этой твоей Марфе и берем ее в оборот. Иначе, Анюточка, тебе уж ничем не помочь. Ничем! И без мужа останешься, и свет от тебя отвернется. Что б вы, дурочки молодые, без нас делали?..

– Тетенька Прасковья Ивановна… – прошептала Анетта, пытаясь выбраться из медвежьего объятия. – Вы же думаете, будто это я от кого-то, не от Алеши, родила…

– А чего тут думать? Есть черномазое дитя – не могло ж так быть, чтобы ты его родила! – ответила тетка. – Не могло – и все тут. Прижмем твою Марфу к стенке – уж что-нибудь да расскажет. Не бойся, дурочка, управимся.

– Я еще до правды доберусь… – негромко, но очень весомо сказала Варвара Дмитриевна. – Анюта, друг мой, сейчас тебя поселят на антресолях, чтобы ты батюшке на глаза не попалась. Ему-то каково было слышать про Алешкины бредни? Да и с дядюшкой Львом Никитичем лучше бы тебе не встречаться пока, у него одна пошлость на уме. И надобно будет объяснить всей родне, где ты пряталась, пока мы в Москве всякий час от страха помирали.

– Меня добрые люди приютили. Жила тут же, на Невском, – ответила Анетта. – Но я должна буду туда вернуться, все им объяснить.

– Потом поедем вместе и объясним. Да не задолжала ли ты им? Столько времени тебя кормили-поили – ведь не Христа ради? – спросила мать. – Надобно рассчитаться. Пашотт, вели воды нагреть, Анюточке вымыться нужно. Потом, попозже, пусть ей баню истопят.

– Танюшины сорочки ей будут впору, – оглядев племянницу, решила тетка. – Сегодня с нее и сорочек со шлафроком хватит, завтра уж придумаем, как принарядить. А тоща-то! Это, Варенька, даже не в тебя – незнамо в кого уродилась. Твой-то, слава Богу, не тощ! Ничего, отъестся, разрумянится, с Алешкой своим помирится…

– Матушка, голубушка! – вдруг воскликнула Анетта. – Но если Марфа скажет, что черный младенчик – подмененный, что же с ним будет?

– А что с ним может быть? Не дома ж его держать – тут не царицыны хоромы, арапы-лакеи не надобны. Отправим в воспитательный дом, – сказала Варвара Дмитриевна. – Денег немного на его имя положим. И пусть себе живет.

– Валериана – в воспитательный дом?

– Куда ж еще девать арапчонка?

Анетта переводила взгляд с матери на тетку и с тетки на мать. Тетка улыбалась, мать была строга. И тут Анетта осознала: они не верят в подмену ребенка, если бы верили – первым делом стали бы соображать, как найти и вернуть в семью рожденное Анеттой белое дитя. А сейчас они на то дитя рукой махнули и беспокоятся, как вся эта история будет выглядеть в глазах света.

Стало быть, они считают, что племянница и дочь изменила мужу? С кем – неважно, и арап может быть не глупее гвардейца, важно, что две женщины обвиняют третью в измене супругу. Любимому супругу! Да коли и нелюбимому – раз встала с мужчиной под венец, изволь быть верна, иначе, иначе… иначе ведь никак нельзя…

И не было никакой подмены, подмену Анетта бы заметила. Она рожала легко – на изумление легко для первородки, как сказала повивальная бабушка. И чернокожий младенец был – ее младенец!

Этого младенца ее мать, ее родная мать, собиралась спровадить в воспитательный дом, где такие крошки мрут, как мухи. Своего же внука, Господи! Не сомневаясь, что это – ее внук…

– Тебе же, дурочке, хотим помочь, – Прасковья Ивановна притянула племянницу к себе и поцеловала. – Всяко случается, всяко… а ты у меня на руках росла, Анюточка…

Мать смотрела строго.

Мать была для Анетты образцом замужней женщины – стройна, легка, сказочно хороша собой, предана мужу и детям, образованна – отменно рисовала, и в альбомах у нее сохраняются портреты маленькой дочки, и карандашом, и акварелью. Рядом с матерью Анетта, щупленькая и с внешностью самой скромной, всегда себя чувствовала неоперившимся птенцом, даже когда вышла замуж за любимого Алешу. Матерью можно было лишь восхищаться…

Господи, что же такое творится?..

Все смешалось в Анеттиной голове. Лицо матери сделалось вдруг плоским, металлическим, лицо тетки – желтым, тестяным, как раскатанный пласт для круглого пирога. Тонко вырезанные губы шевелились с лязганьем, пухлые – с пришлепываньем. Только это пробивалось сквозь гул в ушах – лязганье и пришлепыванье. Они испугалась, что вот сейчас лишится чувств и грохнется на пол.

И мысль родилась, нелепая и страстная: спасать, спасать Валериана! Нельзя его в воспитательный дом, нельзя! Быть с ним, не отдавать его!.. Бежать с ним! Если Алеша в Ярославле – то ведь можно помчаться на Васильевский, забрать дитя, забрать Марфу, она же не все деньги потратила, и бежать, бежать!..

Шуба лежала на полу – мать и тетка не желали к ней прикасаться даже носками туфель. Анетта наклонилась, подхватила ее за рукав, потащила прочь из комнаты.

– Стой, ты куда? – крикнула мать.

Под ноги подвернулись ступеньки, Анетта чуть не полетела вниз. Но с лестницы легче было подхватить тяжелую шубу и накинуть на плечи.

Зажимая уши руками, едва не теряя шубу, она кинулась бежать.

Как ей удалось выскочить из особняка – неведомо. Тетка кричала людям, чтобы хватали, держали, но ангел-хранитель отвел протянутые руки.