Наследница трех клинков - Дарья Плещеева Страница 64

Тетку Прасковью она любила, как и всех материнских кузин; знала, что тетка охотно приютит ее и поможет; но это было старое знание, возможно, уже недействительное. Если тетке известно, что племянница родила черного младенца, то неизвестно, как она к этому отнесется. Тем более, если она это узнала от Алеши, а мать…

Тут Анетта даже остановилась – такой страх одолел. Все это время она отчаянно молилась за родителей и братцев, которые остались в чумной Москве. Они должны были уцелеть! Но чума пошла на убыль, вот уже и карантины сняты, гвардия вернулась, и страх, невзирая на молитвы, воскрес в душе. Что, если тетка Прасковья сейчас скажет страшное?

Анетта отвернулась к стене, чтобы прохожие не видели ее лица и беззвучно шевелящихся губ. Подняв руку в длинном тяжелом рукаве, она крестилась быстро и мелко – неправильно, не так, как учили. Одно дело – рот, зевнувши, закрестить, другое – когда вдруг родилась горячая мольба…

И вдруг она сорвалась, побежала к воротам. Невозможно же стоять, когда все можно узнать через минуту!

Швейцар, пожилой и осанистый, выросший при родителях Прасковьи Ивановны и считавший себя чуть ли не ее родственником, удержал Анетту. Она прикрикнула на него – тут, в особняке Ворониных, она была чуть ли не у себя дома и могла распоряжаться слугами. Тогда швейцар узнал ее – и всю его вальяжность как рукой сняло.

– Да как же все обрадуются! Да вас же, голубушку нашу, чуть не хоронить собрались!

На громкие его восклицания прибежали люди, Анетту с торжеством повели в господские покои.

– Что матушка, что батюшка? – спрашивала она взволнованно. – Николенька, Федя?..

Имя мужа назвать она не решалась.

Кто-то из девок побежал предупредить Прасковью Ивановну и Варвару Дмитриевну, Анеттину мать. И, войдя в малую гостиную, она сразу попала в теплые душистые объятия.

– Матушка, матушка!.. – повторяла Анетта, и уверенность, что все дурное закончилось, охватила ее душу облаком искрящегося света. Слезы текли по щекам, а она улыбалась. Вернулось давнее ощущение всеобщей любви и привязанности, вернулось счастье.

– Анюточка, душенька моя, жизненочек! – твердила Варвара Дмитриевна. – Нашлась, нашлась! Сегодня же молебен велю отслужить! Где ты была, отчего не показывалась?

Прасковья Ивановна меж тем строго наказывала домашним женщинам молчать и не бегать по особняку с новостью, а наипаче смотреть, чтобы господа, супруги Прасковьи Ивановны и Варвары Дмитриевны до поры ничего не узнали: надо будет – жены им сами все скажут, что сочтут нужным.

– Я боялась, – честно сказала Анетта. – Ведь Алеша меня убить хотел, ты знаешь? Он гнался за мной, меня спас Андрей Федорович – Алешу удержал! А добрые люди меня увезли.

– Я Алешу еще не видела, – сказала Варвара Дмитриевна. – Он к Пашотт прибегал, такое сказал – у меня, как узнала, волосья дыбом встали! Поверить невозможно! Пашотт, повтори, сделай милость! А мы ведь только третьего дня приехали, я с дороги никак не опомнюсь. Скинь ты эту страшную шубу на пол!

– Ох, нет, он правду говорил! – ответила Прасковья Дмитриевна. – Это ты мне все не веришь! А поедем на Васильевский – и убедишься.

– Вы про Валериана? – догадалась Анетта. – Так это правда – дитя родилось чернокожее. Матушка, миленькая, как это могло быть? Я же арапа живого в последний раз еще до свадьбы видела! Помнишь дворцовых арапов? И более – ни одного, вот те крест! Матушка, нужно искать докторов, наверное, есть такая болезнь – помнишь, у Зайцевых родилось белое дитя с красными глазами? Пусть доктора Алеше скажут – он же мне не верит! Матушка, мы сегодня же поедем на Васильевский к Марфе! Ты увидишь Валериана и поймешь – это болезнь, это нам за что-то наказание…

– Анетта, я узнавала. Ты думаешь, я первым делом не заподозрила болезнь? – спросила Прасковья Ивановна. – Тут же докторов и повивальных бабок отыскала. Хоть фаворит и утащил все врачебное сословие в Москву чуму воевать, а старики остались, они-то мне и были надобны.

– И что же?..

Прасковья Ивановна вздохнула.

Они были совсем разные – стройная изящная Варвара Дмитриевна, из той породы, которая и на фунт не потолстеет, сколько ни ешь, и Прасковья Ивановна, высокая и мощная, на которую глянешь и скажешь: мать! И точно – четырнадцать человек детей родила, а сейчас беспокоилась, не зачал ли зреть в утробе пятнадцатый. Неудивительно, что Варвара Дмитриевна – в модном, изумрудного цвета, к зелено-карим глазам, платье с тугим шнурованьем, талия в тридцать шесть лет – двенадцать вершков, а на Прасковье Ивановне платьице не столь модное, на спине разошлось чуть не на три вершка, поэтому необходима накидка. Ежели приедут гости – хозяйка кликнет девок, и ее разом засупонят.

– Да говори уж! Мне сказала – и ей скажи! – прикрикнула Варвара Дмитриевна.

– Да что тут говорить… белые дети бывают, от обычных родителей, долго не живут. Такого, чтобы от белых родителей черное дитя, – еще не случалось. Разве что – одна повитуха додумалась – подменили!

– Как – подменили?

– Очень просто – кто-то по соседству носил дитя от арапа, рожала та распутница чуть поранее, заплатила твоим, Анюточка, домашним женщинам, и подменили. Ей – беленького, тебе – черненького. Это, стало быть, нужно ехать в Ярославль, вести розыск, да теперь уж надежды мало…

Анетта задумалась, припоминая обстоятельства.

– Анюточка, доченька, так ведь оно и было, – сказала Варвара Дмитриевна. – Ты у меня душой проста, зла от людей не чаешь, не догадалась сразу шум поднять. Коли не это – так мне и подумать страшно…

– Нет, матушка… Я легко рожала, перед родами по саду гуляла… я все помню… и Марфа уже тогда при мне была! – воскликнула Анетта. – Она подтвердит! Мне сразу дитя поднесли, как закричало!

– А Марфа откуда взялась? Кто ее к тебе привел? – прозорливо полюбопытствовала Прасковья Ивановна. – Марфу-то и подкупили! Тебя, дурочку, вокруг пальца обвели, помяни мое слово!

– Так и было! – согласилась Варвара Дмитриевна. – Уж коли про наследника говорят, будто его подменили! А во дворец-то дитя сложнее пронести, чем в твой ярославский домишко. Помолчи, сделай милость!

Анетта, открывшая было рот, испугалась окрика.

– Пашотт, что этот дурак тебе сказал? Где он поселился? – спросила Варвара Дмитриевна. – Надобно его сыскать и втолковать, что Марфа подменила дитя. Он и сам, поди, не рад, что такая каша заварилась.

– Поселился на Васильевском, держит под присмотром тот дом, где младенец. Так он мне тогда сказал, а где теперь – одному Богу ведомо, – ответила Прасковья Ивановна. – Я чай, плюнул на все и в Ярославль ускакал. Он-то человек служивый, не может месяцами без службы неведомо где шляться.

– Хорошо бы, коли так… Тогда можно бы с Марфой и сговориться… ты понимаешь?..

– Как не понять!

– О чем вы, матушка? – удивленно спросила Анетта. – Марфа меня от смерти спасла, честно мне служила, она моего Валериана кормит…