Роковое зелье - Елена Арсеньева Страница 64

Приглядевшись к Миллесимо, он как бы удивился, словно неожидал его здесь увидеть. Между тем замечу лишь для вас, ваше преосвященство,что весь дипломатический корпус пребывает в тайном убеждении, что история сиябыла нарочно подстроена самим Долгоруким для того, чтобы унизить бывшего женихасвоей дочери и указать ему его место.

Впрочем, продолжу. Князь внимательно, с брезгливой усмешкою,рассматривал грязную одежду пленника и, видимо, наслаждался его униженнымсостоянием. Затем, не здороваясь, чрезвычайно холодно и сухо изрек: «Оченьжаль, граф, что вы запутались в эту историю, но с вами поступлено так по волегосударя. Его величество строго запретил здесь стрелять и дал приказаниехватать всякого, кто нарушит запрещение».

Миллесимо хотел было объяснить, что ему ни о чем таком неизвестно, что он впервые слышит о таком запрещении, но князь прервал егословами: «Мне нечего толковать с вами, вы можете себе отправляться к вашейБожьей матери!»

Выражение это в переводе на испанский звучит какблагословение, однако здешние варвары придают ему такой оскорбительный смысл,что наше грубое tirteafuera покажется просто ласковым напутствием!

Итак, бросив это последнее оскорбление, князь АлексейГригорьевич поворотился к графу спиной и, войдя в дом, захлопнул за собойдвери.

Государь так и не появился; потом стало известно, что его небыло на дворцовой даче, он развлекался верховой ездой в обществе фаворита и егосестрицы верст за пять отсюда, поэтому запрещение стрелять в присутствиицарствующей особы выглядело по меньшей мере издевательством.

В конце концов Миллесимо был возвращен его экипаж, и,сопровождаемый наглыми выкриками, граф смог уехать. Первым делом он явился ксвоему зятю, графу Вратиславу, и пожаловался на беззаконную бесцеремонностьДолгорукого. Тот, разумеется, принял очень близко к сердцу такой поступок счиновником имперского посольства, счел его оскорблением для всех иностранныхпосольств в России и попросил вашего покорного слугу быть посредником в семвопросе, обратившись к Остерману. Я немедленно отправился к вице-канцлеру.Хитрый и уклончивый барон Андрей Иванович счел, что не след ему ссориться свлиятельным Долгоруким, ведь всем было ясно, что последний устроил пакостьМиллесимо из чистой злобы, прикрываясь благовидными законными предлогами.Однако он обещал сделать все возможное, чтобы граф Вратислав и его шуринполучили надлежащее удовлетворение.

С извинениями приехал к австрийцам фаворит. Князь ИванДолгорукий находится в оппозиции к своему отцу, недоволен его матримониальнымипланами в отношении сестры и государя, поэтому его сожаление можно было счестьискренним. Он сообщил, что самовольные гренадеры, оскорблявшие высокую особу,уже наказаны. Об том же сообщил письменно барон Остерман, присовокупив, однако,что Миллесимо сам виноват, если его не узнали, и вольно же ему было грозитьэтим гренадерам шпагою, а также прицеливаться в них из ружья!

На возмущенное отрицание этого факта Вратиславом и самимМиллесимо барон Андрей Иванович принял важный вид и ответствовал, что это-десовершенно неважно, целился он или не целился, угрожал или не угрожал,поскольку его царское величество русский император неограниченно властен всвоем государстве давать всякие приказания, какие ему заблагорассудится, всеобязаны знать это и исполнять.

Тут уж ваш покорный слуга, призванный быть посредником в семщекотливом деле, не смог смолчать и молвил следующее:

–Все, даже дети, знают, что каждый государь имеет праводавать приказания в своем государстве. Но чтобы с этими приказаниямиобразовывались иностранные министры и люди их свиты, необходимо заранееизвещать их через Коллегию иностранных дел; на это заранее должен был обратитьвнимание государственный секретарь или министр, через которого они ведутсношения. Играф Вратислав, и я с нашими кавалерами получили от его царскоговеличества дозволение охотиться в окрестностях, а чтоб было запрещениеохотиться в одном каком-нибудь месте не только подданным, но и иноземцам,получившим право на охоту всюду, нужно было передать нам особое сообщение.

После этого граф Вратислав собрал к себе представителей всехиностранных держав в Москве и заявил им, что удовлетворение, предложенное Остерманом,считает недостаточным для чести и значения своего государя, полагает, чтонаглый поступок русских с чиновником имперского посольства наносит оскорблениевсем представителям иностранных дворов в Москве.

Сторону Вратислава с живостью принял ваш покорный слуга, ако мне присоединились представители Польши, Дании и Пруссии. Они послалитребование к самому князю Долгорукому извиниться или хотя бы наказатьгренадеров в присутствии Вратислава, несмотря на то, что эти виновные (ха-ха!)уже наказаны.

Так и случилось. Князь Алексей Григорьевич прислал кавстрийцам воинского бригадира, служившего в дворцовом ведомстве изаведовавшего запрещенным для стрельбы округом, в котором стрелял Миллесимо.Этот бригадир должен был выразить бесконечное сожаление о неприятном случае,происшедшем с Миллесимо, и согласиться с новым наказанием гренадеров – ежели нато будет воля графа Вратислава и его шурина. Этим дело и кончилось. Австрийскийпосланник счел себя удовлетворенным, а князь Алексей Григорьевич все-такидостиг своего: Миллесимо (и не он один!) понял, за что и почему с ним произошлосие неприятное событие, а также смог убедиться: у него нет никакой надеждысмягчить жестокосердного отца своей бывшей невесты и он должен оставить всякиепопытки вновь видеться с нею. По слухам же (непроверенным), такие попытки имеютместо быть.

В заключение своего послания позволю себе напомнить вашемупреосвященству, что известная сумма денег, доставленная мне с курьером сеньоромМонтойя, ушла почти вся на оплату ранее сделанных долгов. Поистине разоряютсчета от докторов, поскольку состояние здоровья сеньора Монтойя внушало весьмасерьезные опасения. Вдобавок здесь стоит уже вполне осенняя, а по мне, такпо-зимнему холодная погода, и все мы в большей или меньшей степени больны. Кэтому присовокупляется и болезнь моего кармана, который страдает хроническойчахоткою, – и это меня повергает в крайнюю меланхолию. Надеюсь, чтозаботами вашего преосвященства денежная болезнь моя скоро поправится, что вы всамое ближайшее время вновь вышлете мне жалованье, а то и освободите менянаконец-то из этой страны, где я, если пробуду еще некоторое время, потеряю ипоследнее здоровье. Всей душою умоляю ваше преосвященство обратить внимание намое положение и не дать мне погибнуть в этом ледяном климате, где не встретишьничего, что могло бы понравиться, ничего, что могло бы доставить какое-нибудьудовольствие или удовлетворение…»