Ирландское сердце - Мэри Пэт Келли Страница 62

Рождество, 1913

Я убеждала себя, что Питер Кили войдет вслед за последним священником в процессии. Стояла, выпрямившись, на коленях на одной из боковых скамей у входа, которые всегда нравились Питеру, и ждала начала всенощной мессы.

Ну же, Господи. Я была такой хорошей. Не позволяла себе думать о Питере чаще, чем раз в день, да и то лишь как о друге, об учителе. Но Господь не отвечал.

Отец ректор сидел на своеобразном троне у алтаря. Я была готова поклясться, что он пристально смотрит на меня. Злится, что я хожу на мессу каждую неделю? Но что он может с этим поделать? Я вернулась в лоно Церкви.

Я бросила взгляд на Агнца Божьего, изображенного на витраже. «Я есть хороший пастырь; хороший пастырь свою жизнь полагает за овец» ^[84]. Год праведной жизни в соответствии с наущениями отца Кевина – и я уже не чувствовала себя такой уж грешницей.

Я поймала взгляд ректора. И не отвела глаз. Он все еще подозревал, что я пытаюсь соблазнить Питера и увести его от жизни ученого, соблюдающего обет безбрачия, хотя это было не совсем так. Мне просто хотелось видеться с ним, быть с ним… Но я совсем не знала, чего хочет сам Питер.

Через четыре недели, в первое воскресенье рождественского поста, за чаем с черным хлебом после мессы отец Кевин шепотом сообщил мне: в Левен приезжала делегация американцев ирландского происхождения, чтобы встретиться с Питером и «некоторыми другими ирландскими патриотами».

– Один из них, адвокат, собирает старинные манускрипты, – сказал отец Кевин. – Он может заинтересоваться приобретением фрагмента книги Келли. Этот парень и картины покупает, и всякие современные вещи. А главное – он при деньгах.

– Вы имеете в виду Джона Куинна? – спросила я, удивив его.

Я вкратце поведала ему историю моего визита к Стайнам и знакомства с Анри Матиссом.

– Куинн покупает его работы, – сказала я, а потом рассказала отцу Кевину, как однажды привела свою клиентку в студию Матисса.

Это было полной катастрофой. Миссис Фрейзер из Род-Айленда заявила Матиссу, что цены у него высоки до неприличия и что, хотя муж разрешил ей купить несколько картин для дома в качестве памятных сувениров из Парижа, она никогда не станет тратить тяжелым трудом заработанные деньги на мазню из пятен краски.

Я тогда решила, что это выведет Матисса из себя, но он лишь рассмеялся. Затем на беглом французском, которого та не могла уже разобрать, сказал мне, что, похоже, лучшие его покупатели – женщины незамужние, вроде сестер Коун из Балтимора. Миссис Фрейзер перебила его и указала на незаконченную картину, стоявшую на мольберте у окна, которое выходило на Нотр-Дам.

– Я вас умоляю! – воскликнула она. – И это должно изображать церковь? Даже я нарисовала бы более похоже!

На этот раз Матисс не засмеялся. Я принялась извиняться перед ним по-английски и по-французски одновременно, а потом добавила, что, хоть и ограничена в средствах, с гордостью приобрету у него что-нибудь – эскиз, набросок или…

Слава богу, он пожал плечами и, покопавшись в своих бумагах, извлек оттуда рисунок цветка, сделанный углем резкими злыми штрихами.

– Un cadeau pour vous ^[85], – сказал он, поставил внизу свою подпись, завернул набросок в газету и с поклоном вручил его мне.

В ответ я засыпала его своими «мерси». Мне бы остановиться, но я продолжила и сообщила ему, что много фотографировала этот собор, после чего предложила принести ему один из моих снимков в качестве ответного жеста.

Но он от моего предложения отказался.

– Предпочитаю не искажать свое видение, – сказал он, выдвинув встречное предложение: я могла бы сфотографировать его работы.

Я с жаром заявила, что это было бы большой честью для меня. Однако потом представила, как тащу вверх по лестнице все оборудование, и поняла, что никогда сюда не вернусь.

Миссис Фрейзер начала терять терпение. И злиться на меня.

– Вы поощряете плохую живопись, – заявила она, когда мы шли по мосту Пон-де-Сулли.