Верь мне и жди - Ольга Тартынская Страница 62

Проснувшись, я долго не могла понять, где я и что. Чьи-то руки по-прежнему обвивали меня и грели. Когда сознание мое прояснилось, я все вспомнила и застонала.

— Чш-ш, — прошептали у меня над ухом и успокаивающе коснулись губами моей щеки.

Я встрепенулась и села рывком. На меня удивленно смотрел юный арий. Он натянул на себя расстегнутый спальник, которым мы укрывались, но я успела заметить, что Мирослав спал в чем мать родила. Я задрожала, как от холода.

— Иди сюда, — прошептал юноша, хмелея на глазах.

Только этого мне не хватало! Я отрицательно затрясла головой и заплакала. Мирослав испугался.

— Что с тобой? Я тебя обидел? Но зачем ты тогда пришла в мою палатку? Я думал…

Бедный мальчик, он полагал, что может меня обидеть! Я хотела его успокоить, но только сильнее напугала. Слезы лились и лились из глаз помимо воли. Мирослав выбрался из-под одеяла и, ничуть не смущаясь своей наготы, принес мне воды в пластиковом стаканчике. Попив, я немного успокоилась. Мирослав наконец натянул штаны. Он озадаченно смотрел на меня и, кажется, не знал, что делать дальше.

— Я не хочу жить, — наконец проговорила я.

— Дурочка, — буднично ответил Мирослав. — Идем.

Он взял меня за руку и потянул за собой. Я слабо подчинилась. Мирослав привел меня по узкой тропинке на пустую возвышенность, где стояла одинокая старая береза.

— Смотри! — велел мне юный проводник.

Я взглянула, куда он указывал. Солнце поднялось уже высоко, впереди расстилался лес, его зеленая масса шумела, жила, волновалась. Ветер коснулся моего распухшего лица. Небо казалось близким, можно дотянуться рукой. Красота земли ранила меня, но эта боль была иной: сладкой, врачующей. Я обняла березу, невольно прижалась лицом к ее стволу и застыла. Мне казалось, что разрушительный огонь, который сжигал меня изнутри, постепенно гаснет, боль притупляется. Не знаю, сколько времени я стояла так. Когда оглянулась, вспомнив о Мирославе, его уже не было на холме.

Я медленно вернулась в лагерь той же тропой. Теперь мне казалось, что все пережитое в ночь накануне Ивана Купалы было давным-давно. Я заплела спутанные волосы в косу, нашла палатку Мирослава. Она опять пустовала, спальник валялся на земляном полу, где мы его бросили. Я аккуратно застелила постель, положила на нее сорванные в лесу ромашки, забрала свою сумку и побрела к проселочной дороге на Колоколушу. Жаль, что не попрощалась с Мирославом, не поблагодарила его, думала я.

И тут увидела его самого. Просто чудеса! Мирослав что-то искал в траве, вооружившись корзинкой. Я остановилась и позвала его. Юноша улыбнулся мне как ни в чем не бывало.

— Собираю траву, — пояснил. — В древности в этот день собирали многие целебные и магические травы. Корень плакун-травы, например. Он отгонял злых духов. Заячью капусту знаешь? Вот она. — Он показал мне маленькую, похожую на кружево травку. — На Руси ее называли живой водой. Она исцеляет раны и ожоги, снимает усталость. Сильный магический оберег у славян — это обычная кувшинка. Вот такая водяная лилия. Ее называли одолень-травой. Без нужды ее не позволяют срывать. Еще папоротник, ну это ты знаешь, Гоголя читала. — Он лукаво улыбнулся. Тут заметил мою сумку. — Ты куда?

— Уезжаю. На автобус еще не опоздала?

Мирослав немного погрустнел.

— Но фестиваль еще не закончился, закрытие вечером.

— Мне пора, — коротко ответила я.

— Я провожу. — Мирослав поставил корзинку в траву.

— Это не обязательно, — неуверенно сказала я.

Однако он весьма облегчил мне дорогу, забрав неудобную и тяжелую сумку. Корзинка так и осталась стоять в траве.

Когда мы пришли в село, выяснилось, что сюда ходит рейсовый автобус от Вологды. Раз в день и кроме выходных, но ходит. И я как раз успевала к нему. Выходит, и вчера я могла уехать! О, прихоти судьбы!

Однако что бы изменилось, покинь я лагерь днем раньше? Осталась бы надежда? Да нет же, мне и так все было ясно. Цеплялась за воздух, чтобы не потерять рассудок.

Когда подошел автобус, я посмотрела на примолкнувшего Мирослава, сказала:

— Спасибо тебе, солнышко, — и поцеловала благодарно.

Мирослав ответил мне на поцелуй чуть живее, чем следовало, и спросил:

— О телефоне, адресе можно не спрашивать?

Воспоминание о Гошке больно кольнуло меня. Я отрицательно качнула головой. Слава Богу, надо было спешить. И Мирослав покорно затащил сумку в автобус, устроил ее у меня в ногах и выскочил, махнув прощально рукой. Ехать предстояло три часа. Когда за окном проплыл деревянный навес остановки, сердце мое тоскливо сжалось. Я оставляла тебя здесь, с ней… Мелькнуло лицо Мирослава, красивое, загорелое, и я почувствовала грусть от разлуки с ним. Ничего крамольного, просто этот юноша согрел меня и спас. Элементарная благодарность. Но грустно.

Я ехала и думала о том, что ничего не бывает случайного в жизни. Да, это была расплата, о которой мне говорил отец Александр! О, как последовательно меня карает судьба! В воображении пронеслись картинки, которые я безуспешно вытравливала из своей памяти: карьер, пески, озеро. Обнаженный Гошка, наша страсть… Теперь то же самое: озеро, купание, ваша любовь… Вот оно, возмездие. Ко мне вернулся мой грех и ударил смертельно.

И следующая мысль заставила меня похолодеть. Ты тоже грешишь, забыв об обетах, данных перед алтарем. Значит, и к тебе придет расплата, и тебя настигнет предательство, боль, страдание! Как страшно было думать об этом! Нет, только не его, Господи! Пусть все на себя возьму я, я, Господи, его не надо! Пусть любит, пусть будет счастлив…

Я плакала, не замечая этого, и мысленно молила и молила Бога за тебя, чтобы простил и пощадил.

Мое возвращение домой было кошмарным. Квартира встретила меня казенной чистотой и нежилым духом. Мы так и не смогли обогреть это пространство, подумалось мне. Если б были дети, все здесь стало бы совсем по-другому…

Я бросила сумку в холле, прошла первым делом в душ. Стоя под горячими струями, я терзала себя предположением: что, если она решит тебе родить? От этой мысли мне стало холодно в горячем душе. А почему нет? Она ведь юна, любит тебя. Я сжала мокрую голову руками. Господи, куда деть себя, такую старую и такую ненужную?! Мой плач превратился в скулеж. Ноющая боль внутри не стихала, хотя перестала быть острой.

Выйдя из душа, я прошла на кухню, достала бутылку вина и Налила себе полный бокал. Я пила, не пьянея, но еще надеясь на смягчающую анестезию. Когда в бутылке ничего не осталось, я зашла в твой кабинет. Нет, ты живешь не здесь, так мало в этом доме тебя. Ну конечно, если приходится скрывать самое главное, жизнь души, что остается? Холодная оболочка. Я заглянула в твой шкаф, достала рубашку, которую ты предпочитал носить дома, уткнулась в нее лицом. Рубашка была тоже стерильно чистая и не хранила никаких запахов…