Верь мне и жди - Ольга Тартынская Страница 61

Переходя от палатки к палатке, от костра к костру, мы слушали самую разную этническую музыку: от славянских мотивов до кельтских. Многие ребята пели свои песни в сопровождении гитары и разных замысловатых инструментов. На какой-то момент я даже забыла о том, что собралась уезжать. Атмосфера, царившая здесь, заражала бесшабашностью, весельем, магией таланта.

Я уже не боялась встретиться с тобой: так привыкла быть для тебя невидимкой в толпе. И тем неожиданней было столкновение чуть ли не лоб в лоб у палатки «Коловрата». Я едва успела нырнуть за соседний куст можжевельника. Сердце мое стучало бешено, я дрожала от испуга.

Господи, я была на волосок от разоблачения! Ты стоял у палатки и просто чудом не заметил меня. Скрываясь за деревьями, я отошла на безопасное расстояние. Следовало бежать отсюда, но куда? Возвращаться в заброшенный дом, чтобы опять умирать от страха всю ночь? О том, чтобы уехать, уже не могло быть и речи: приближалась ночь накануне Ивана Купалы. Ты был рядом, но как далеко! Больше всего мне хотелось подойти к тебе, прижаться к спасительной груди, спрятаться от всего непонятного, чужого. Но ты тоже был чужим…

С этого момента я опять сделалась разведчиком в стане врага. Опасность не миновала: Мирослав наверняка меня искал и, может быть, даже звал по имени. Конечно, пока ты меня не увидел, бояться нечего. Мало ли кто называет себя Хельгой? И все-таки…

Что делать дальше? Опять возник этот проклятый вопрос. По счастью, уже стемнело, а значит, все меньше риска быть узнанной. Немного успокоившись и придя в себя, я решила посмотреть, где ты. Для этого опять распустила волосы по плечам, перевязала тесьмой на лбу. Так проще было внедриться в лагерную среду.

Стараясь не светиться, я приблизилась к палаткам группы «Коловрат». Тебя не было видно. Мне тотчас привиделось, что ты, как восточный владыка в шатре, лежишь на коврах рядом с нимфой. Невольно застонав, я побрела на большую поляну, куда стекался весь народ. Там шла подготовка какого-то языческого обряда. Посреди поляны торчало соломенное чучело, приготовленное, видимо, к сожжению. Девушки в венках из полевых цветов плели из трав и березовых веток новые венки, побольше.

Обряд начался, когда человек, похожий на жреца или шамана, поджег кучу хвороста и вышел на средину поляны. Хорошо поставленным голосом он стал читать хвалы богу Ра и при этом воздевал руки к небу, где уже показалась луна.

Я была ошеломлена происходящим. Казалось, что неведомая сила перенесла меня в доисторические времена. Громовой голос «шамана» сопровождался мелодией, которую выводил некий народный духовой инструмент, сделанный из тростника. Давеча Мирослав показывал мне его и демонстрировал необыкновенное, магическое звучание.

Далее следовало сожжение чучела Ярилы под радостные вопли святоярцев. Жрец объяснил, ради чего это делается. Чтобы год был плодородный. Потом девушки гадали, пуская на воду венки. Но в озере нет течения, посему почти все венки, покачавшись на воде, рано или поздно прибивались к берегу. Насколько я поняла, плывущий венок означал замужество, прибитый к берегу — незамужество, а утонувший — смерть. По ассоциации припомнилась и зазвучала у меня в голове песенка, которую я слышала в детстве: «Ой, васильки, васильки».

Костер пылал долго. Когда огонь немного осел, молодежь стала прыгать через него. Смех, толкотня, визг. Я увидела Мирослава. Он легко взвился и перелетел через костер, не задев языков пламени. У девушки, которая прыгала следом, загорелся легкий подол. Его быстро потушили, но девушка очень горевала: плохая примета. Я видела, как Мирослав утешал ее, что-то наговаривая ласково. Какой же он…

Постепенно все стихало, святоярцы разбредались парочками по лесу. Я одна стояла возле дерева, прячась в темноте и умирая от одиночества. Мне и в голову не пришло подойти к Мирославу. Он скоро тоже исчез. Я все ждала и боялась, что вот-вот на поляне появишься ты. Возможно, ты тоже наблюдал языческое действо со стороны, вместе с юной нимфой.

Колдовская ночь продолжалась. В пьянящем теплом воздухе разливалась любовная истома. Всюду слышались шорохи, сдавленный смех, звуки поцелуев, всхлипывания и стоны. Дурманящие запахи кружили голову. Ночь звала любить… Надо бежать, бежать отсюда! Однако я долго не решалась двинуться с места, чтобы не споткнуться о какую-нибудь парочку, предающуюся любви прямо в траве.

Осторожно двигаясь, я направилась к озеру. Покуда шла, меня несколько раз цепляли за руки и тянули за собой. Надо немедленно охладиться, чтобы не броситься в объятия первому встречному. Я нашла удобный спуск к воде, разделась, уже не заботясь, что нет купальника. Тут все ходят голые. Теперь не забыть бы, куда положила одежду. Повесила юбку и кофточку на куст, чтобы заметнее было.

Я тихонько поплыла, с наслаждением чувствуя шелковое прикосновение воды к обнаженному телу. Горячка и возбуждение оставили меня, только застарелая боль давала о себе знать. Боль души о тебе. Наплававшись вволю и окончательно отрезвев, я подплыла к берегу. Немного просчиталась: вышла чуть левее куста с одеждой. Крадучись я добралась до него, удачно избегнув по дороге каких-либо встреч. Поспешно одеваясь, я вдруг замерла. Нет, показалось, со стоном подумала я. Однако ни с чьим на свете я не могла спутать твой смех. Я зажмурилась, как от удара, и стиснула голову. Нет, нет, нет! Вы были рядом, лежали на траве и тихо смеялись.

Не замечая, что замерла в неудобной позе, я долго не решалась пошевелиться. Вы о чем-то говорили, но до меня долетало лишь невнятное воркование. Однако обмануться было нельзя: вы целовались и ласкали друг друга.

— Искупаемся? — наконец предложил ты, и я едва не вскрикнула, услышав родные интонации.

Спина затекла, и я догадалась распрямиться. В просвет между ветками я увидела, как обнаженная юная нимфа медленно раздевает тебя, целуя в шею, грудь, живот… Я закусила кулак, чтобы не кричать, и проклинала белые ночи, которые позволяют видеть то, что должно быть сокрыто от чужих глаз. Я снова с силой зажмурилась и открыла глаза лишь тогда, когда услышала всплеск воды. Ты стоял в воде, нагой и стройный, а твоя возлюбленная плыла, маня тебя за собой. Прости меня, любимый, если это возможно. Я вторглась в святая святых, я подсмотрела, как ты любишь, как ты счастлив с ней, как органичны вы здесь, среди леса, у озера…

Но как же наш брак, таинство венчания? Или здесь, в языческом природном храме, он теряет свою силу? Что же мне делать? Умереть, чтобы не мешать вам? Да, первый порыв был именно такой: исчезнуть с лица земли, стереть себя из твоей памяти, анигилировать, как ту Хари. Если я тебе не нужна, зачем мне жить?

Я понеслась сломя голову по лесу к палатке Мирослава. Почему к нему, не знаю. Надеялась, что он поможет мне умереть. Он такой заботливый. Наверняка в его вещах найдется баночка таблеток или, на худой конец, ножик для вскрытия вен. Утопиться я не могу, плаваю отлично. Повеситься? Брр.

На удивление я нашла нужную палатку, она оказалась пуста. Верно, Мирослав, как истинный арий, тоже предавался любви на лоне природы. Упав на постель Мирослава, состоящую из лапника, пенки и спального мешка, я зарыдала — отчаянно и глухо. Мне казалось, что сердце сейчас разорвется само и не надо будет думать, как мне умереть. Боль все не отпускала, и я корчилась и гнулась в судорогах долго-долго. Спасительный сон накрыл меня своим крылом, когда уже светало. Я вся дрожала от предрассветного холода, пока кто-то не обнял меня и не согрел своим теплом. Тогда я окончательно погрузилась в желанное забытье…