Гипнотизер - Андреас Требаль Страница 62

— Занимались бы этим дома! — буркнул я.

— А ты — сам с собой!

Судя по всему, девчонка явно не промах. Мое настроение отчего-то улучшилось. Стало быть, Мария Тереза решила дать отставку нам с Филиппом. Так кто же все-таки в этой ситуации оказывался в лучшем положении? Он или я? Я представил себе утомленного интригой Филиппа, оказавшегося у разбитого корыта, потому что вечная злоба, ревность и недоверчивость ничуть не хуже любого гипнотизера сковывали его разум. Я с полным основанием, как мне представлялось, мог считать, что вышел из этой перипетии целым и невредимым. Ибо ваша дама искусства обозвала меня таксой, а Филиппа — лишь помесью таксы еще с чем-то. И это ставило меня в более пристойное положение — такса годится хотя бы для охоты, а вот помесь — разве что для опытов по вивисекции. В душе я ликовал, что для меня упомянутые события оказались всего лишь досадным эпизодом, для Филиппа же оборачивались подлинной драмой.

Тискавшаяся парочка осталась далеко позади, а вот я непонятным образом попал туда, откуда несколько минут назад и начал свою прогулку: на рынок у церкви Сен-Сюльпис. В мусорных корзинах рылись какие-то оборванцы.

Может, помочь им?

Я был близок к искушению выбрать одного из бродяг и внушить ему, что его живот полон разных вкусных вещей. Потом мне вспомнились прошлые подобные эксперименты, и я решил воздержаться. Один из нищих, тот, что поздоровее, немилосердно ткнул приятеля локтем в бок.

— По очереди, не забывай!

— Убийца!

Его товарищ, худощавый сгорбленный старик с лысиной, с которой он вполне мог сойти и за графа, и за аббата, злобно плюнул перед собой. Заинтригованный, я продолжал наблюдать за сценкой. Из туч показался маленький кусочек луны, а часы на колокольне Сен-Сюльпис пробили одиннадцать. И тут лысый повернулся к церкви и злобно погрозил ей кулаком.

— Еще один денек, Боже, когда ты не вспомнил обо мне!

Здоровяк выругался и продолжал рыться среди овощных отбросов, а потом запустил в лысого яблоком.

— Идиот! Он помнит о тебе!

— Смертоубийца!

В ответ здоровяк пожал плечами. Затем повернулся и заметил меня. Лицо его осветилось улыбкой. Стащив с головы шапчонку, он направился ко мне. Я извлек из кошелька две банкноты по пять франков.

— Спасибо вам. У вас доброе сердце.

Нищий был отменно вежлив. Он даже шаркнул ногой по заляпанной грязью брусчатке, словно по паркету, и отвесил мне поклон, дав возможность во всем великолепии обозреть его живописную лысину.

— Никогда не говори, что Бог оставил тебя, — строго провещал он своему собрату и в назидание помахал банкнотами у него перед носом.

Я был как зачарован. Этот здоровяк с бычьим затылком не мог быть недоумком. Или, во всяком случае, больше не был таковым. Во мне разыгралось любопытство. Что же произошло в судьбе человека, которого его сотоварищ дважды окрестил убийцей? Мне так и не удалось это узнать. Здоровяк, казалось, был телепатом.

— Я все позабыл, — крикнул он мне, — но одно я помню: мы, горожане, суть актеры, которые только и норовят объегорить по мелочам друг друга, причем даже не замечая этого. Проходят мимо с равнодушными мордами, будто твой собрат — пустое место. А если уж и поздороваются, так из чистой вежливости. И чем учтивее раскланиваются, тем равнодушнее они друг к другу. Сердце здесь, в Париже, — вещица никчемушная, как легкие для рыбы, живущей в воде. А если уж случается, что у кого-то в душе доброе чувство шевельнулось, то это все равно что звучание эоловой арфы в урагане. Лучше всего закрыть глаза навеки и не видеть и не слышать ничего, кроме сущего.

— Вы не их этих, — заключил я. — Кто вы?

— Сударь, не утруждайте себя. Я — тень. Сморщенный остаток былого. Ни герба, ни стен. И ни одной иллюзии… зато я добрался до своей сердцевины. И скоро буду знать, кто я есть.

Я был не в состоянии дать вразумительный ответ. Губы мои дрожали, да и сам я в ту минуту был бледнее покойника. Я знал и понимал одно: этот нищий с бычьим затылком в духовном смысле необозримо дальше от сточной канавы, нежели расстояние от бренчания пьяного тапера до симфоний Марии Терезы. Меня потрясли его слова, потрясла и мысль о том, что же выпало на долю этого человека, что он достиг такой степени самоотречения. Фраза его повторялась в моем мозгу, будто дожидаясь, пока ее положат на музыку. Внезапно мне вспомнились фрагменты, обрывки слов, нацарапанных на оконном стекле в спальне убитого барона Людвига Оберкирха. Забыть, позабыть, я забываю, ты забудешь…

В течение нескольких часов, перепробовав все возможные комбинации, я все-таки сумел восстановить из обрывков целую фразу: «Ты позабудешь меня».

Я решил на следующее же утро прибыть к Жоффе в Консьержери. Увы, этому не было суждено случиться, поскольку пробудился я не в собственной постели, а в милосердных объятиях проститутки по имени Жанна. Правда, она представилась куртизанкой, но даже в том состоянии, в каком я ее подцепил, я сразу же понял, что Жанна в общем-то заурядная шлюха, каких тысячи в этом городе.

После пробуждения я по кускам стал восстанавливать события минувшего вечера. Прогулка по Сен-Жермен-де-Пре, здоровяк нищий с бычьим затылком, нагнавший на меня страху необычными откровениями, затем неторопливый путь в свое обиталище. И вследствие моей привычки отмахивать пешком здоровенные куски, даже невзирая на время суток, все и случилось.

Я успел миновать театр «Одеон» и уже собрался свернуть направо к рю де Медичи, как едва не лишился жизни. Произошло это как раз на перекрестке, а у театра царила обычная сутолока, только что закончилось вечернее представление. Потоку карет всех видов и классов не было конца. Казалось, грохот колес, который был не в силах приглушить даже висевший в воздухе туман, навек лишит тебя слуха. Мой преследователь не мог избрать момента лучше — распахнув кожаный полог одного из экипажей, он на ходу сшиб им меня на мостовую. Происшествие прошло незамеченным — удивительно ли в таком хаосе и шуме! Да и освещение оставляло желать лучшего — парочка тусклых фонарей, выхватывавших из тьмы разве что голые сучья деревьев.

Я, разумеется, тут же потерял сознание. И то, что остался в живых, до сих пор считаю каким-то жутким недоразумением. Причина тому до банальности проста: двигавшийся экипаж шел не очень быстро, да и полог был изнутри выстеган мягким материалом, поэтому я и отделался всего лишь сотрясением мозга, а не переломом черепа.

Сколько я пролежал ничком в грязи, с точностью сказать не могу, но Жанна считает, что не дольше пяти минут.

— Я как увидела тебя, сразу же подумала — все, он мертв! Кровищи натекло — ужас! Весь затылок был в ней, да и лицо перемазано так, что и не различишь!

Малышка Жанна, худенькая, курносенькая, с глазищами навыкате. Женщина-ребенок. О ее биографии, о демонах, в ней поселившихся, я мог лишь догадываться. Судя по всему, идти у них на поводу Жанна не собиралась, однако ее страх перед грязью принимал форму невроза. Впрочем, это ничуть не мешало ей продавать свое тело. На самом деле она мало походила на дешевую проститутку — квартира на рю Сен-Жак была обставлена довольно роскошно: шелковые занавеси, паркет, изысканная мебель. Здесь преобладали золотистые тона, стерильная чистота и свежий воздух.