Искушение страстью - Франсуаза Бурден Страница 62

Растерянный Жан-Реми пересек комнату и подошел к столу: там валялась куча телеграмм – поздравления, просьбы об интервью, предложения от покупателей и приглашения. Но зачем ему вся парижская богема, если он этому не рад? Он и дня не хотел задерживаться в Париже, торопясь в Прованс, на свою мельницу, поближе к Алену. Он даже подумывал поменять завтрашний билет и уехать на ночном поезде, чтобы поскорее вернуться… Можно предупредить Магали, и она с радостью встретит его на вокзале. Очаровательная ранимая Магали.

Он решительно снял трубку телефона и набрал номер Алена. В Валлонг звонить нельзя, но, может быть, он еще в овчарне? По вечерам он подолгу задерживается там, занимается бухгалтерией. Если повезет…

Гудков было больше десяти, и Жан-Реми, ругая себя, бросил трубку. До чего он докатился: о карьере думает меньше, чем о парне, с которым никогда не сможет быть вместе. Сидит с бьющимся сердцем у немого телефона, а мог бы ужинать в ресторане с какими-нибудь друзьями: художниками, писателями или музыкантами – говорить об искусстве, смаковать блюда от шеф-повара. Ведь он еще молод, привлекателен и должен наслаждаться успехом, а не просиживать в люксе роскошного отеля.

Он набрал номер, перебирая разложенные на столе визитки, но когда дозвонился до гостиничного коммутатора, то попросил срочно забронировать спальное место в ближайшем поезде до Авиньона.

Дочитав письмо, Шарль порвал его и выбросил в мусорную корзину. Он не хранил ее писем, но любил их получать. Сначала писала только она, примерно по письму в месяц, и через год он все-таки решился ей ответить. Стюарт принял мудрое решение: купил в Лондоне прекрасный викторианский дом с лужайками, и они переехали туда жить. Там он занялся коллекциями одежды прет-а-порте; успех пришел почти сразу же. Сильви умело управляла бутиками, работа ей нравилась, и, казалось, они нашли подходящий образ жизни.

Сначала Сильви писала, что ее чувства никогда не изменятся, что он всегда будет ее единственной любовью, что по первому же его слову она будет в Париже на час, на день, на всю жизнь. А пока она живет со Стюартом – ведь она его жена – и ведет его дела. Потом она стала рассказывать ему о своей жизни легко, с юмором. Она ничего не требовала, она просто надеялась, что, читая эти строки, он думает о ней.

Сначала Шарлю это не понравилось, потом он постепенно смягчился и уже высматривал ее сиреневые конверты среди своей корреспонденции. Потом он рискнул отослать ей открытку с несколькими хорошо продуманными словами. Нет, он не хочет, чтобы она возвращалась, разводилась или еще что-то, он не собирается ничего менять, но рад получать ее письма.

Рад – это было не то слово. Он хотел видеть ее, слышать, как она смеется, обнимать ее, прикасаться к ней. Но этого он никогда не писал, чтобы не давать напрасных надежд. Если она обрела равновесие в Англии, то не надо ее тревожить. Он дал себе слово, что больше не воспользуется ею, не будет портить ей жизнь ради простого удовольствия заниматься с ней любовью. Даже если он хотел этого, он научился держать себя в руках и противостоять искушению.

За обитыми дверями его кабинета работа конторы, наверное, была в самом разгаре, каждый занимался своими делами: адвокаты, стажеры, секретари и поверенные. Ассоциация тщательно подобранных юристов – это гениальная идея; вместе они вели много дел и вызывали всеобщую зависть. Мари была таким же адвокатом, как и все, но положение племянницы Шарля Морвана-Мейера давало ей определенные привилегии. Оставив уголовное право, она с большим успехом занялась административным и выглядела такой счастливой, что никто и не задумывался о ее безбрачии. Вчера она тепло поздравила Винсена, довольная его скорым назначением, а Шарль с гордостью смотрел на них. Он выполнил долг главы семьи: четверо из пятерых детей, которых ему пришлось растить, были на пути к успеху. Пятый же совсем не интересовал его, даже если он чего-то и добивался со своими несчастными оливками, это было совсем не то, чего хотел Шарль.

Устав от долгого сидения, Шарль поднялся и обогнул кресло. Из корзины торчал уголок письма Сильви, Шарль сунул его поглубже. Почерк был изящный, но все же не такой изящный, как у Юдифи, да и не такой родной. Шарль невольно взглянул на панель, закрывавшую сейф. Блокноты по-прежнему лежали там, как бомба с часовым механизмом, и Шарль мог в любое время его завести. Но он мог также и передумать, уничтожить доказательства, отослать мучения жены в бездну. Поверить, что они с дочерью стали жертвами военного произвола. Это официальная версия семьи Морванов, далекая от страшной и уродливой реальности. Эту версию можно спокойно списать на ужасы истории этого века, а о них не принято говорить в эпоху экономического процветания; когда правду стыдливо прикрывали такой непроницаемой завесой, что даже члены его семьи могут спросить: «Кто такая Бет?»

Ответ на этот вопрос был трагический. Шарль подошел к стене, и уже протянул было руку, чтобы отодвинуть панель, как по внутренней связи сообщили:

– Здесь мадам Морван, мэтр.

Растерянный, он вернулся к столу и нажал кнопку.

– Мадам Морван? Которая?

– Ваша мать, – ответила секретарша. – Я провела ее в приемную.

– Незамедлительно пропустите ее ко мне, – нервно ответил Шарль.

Клара редко приходила в контору: за десять лет она была здесь всего два раза. Он сам открыл дверь кабинета и с облегчением отметил, что она уверенно идет впереди секретарши. Взяв сына за плечо, Клара легко поцеловала его в щеку, потом, не дожидаясь приглашения, села.

– Я была у кардиолога, – сказала она.

Клара с удовольствием смотрела, как он побледнел и забеспокоился, потом продолжила:

– Не бойся, со мной все хорошо! Давление, кардиограмма… Словом, врач спокоен и я тоже. А стоило мне сказать, что я обожаю заниматься правнуками, как он тут же расписался в моем добром здравии!

– И ты решила это отпраздновать?

– А в чем дело?

– Ну, это как-то странно… Шампанского?

– Нет, не сейчас. Давай вечером, дома, я угощаю!

– Отлично, буду иметь в виду. А теперь, мама, скажи, зачем ты пришла.

Улыбка Клары исчезла, она подыскивала слова. Потом повернулась и взглянула на рыжеватую кожаную обивку двери, как будто хотела убедиться, что они одни. Сын с интересом наблюдал за ней.

– Шарль, есть то, о чем мы никогда не говорили… Наступила пауза; Шарль был невозмутим.

– Врачи полны оптимизма, но мне уже семьдесят девять, – продолжила Клара.

– Оставь возраст в покое, проблема не в нем.

– Пока нет… Но когда-нибудь настанет день, и тогда я хотела бы уйти спокойно.

– Спокойно? Вряд ли это возможно, мама.

В глазах Шарля сверкнул металл, и она узнала этот блеск. Его будет трудно убедить, какими бы ни были аргументы, но это надо сделать – они и так слишком долго тянули.

– Выслушай меня, – твердо попросила она.

– Я тебя слушаю! Я слушаю тебя, хотя и не желаю этого слышать. Ты не дала мне говорить, когда я хотел. Ты вынудила меня молчать и допустила ошибку.