В плену теней - Мари Кирэйли Страница 61

Присутствующие один за другим подходили к гробу и произносили каждый свою молитву. Потом многие брали микрофон и говорили о том, как много сделала для них Селеста.

Это была трогательная, достойная церемония, совсем не похожая на то, что ожидала увидеть Хейли.

Когда настала ее очередь, она приблизилась к гробу со странным любопытством – словно Селеста, в силу своих вудуистских верований, должна была выглядеть на смертном одре как-то необычно. Между тем ничего необычного Хейли не увидела: руки жрицы были сложены на груди под покрывалом. Но в правой, как показалось Хейли, что-то было зажато. Преклонив колени в молитве, она заметила, как блеснула рукоятка ножа: тело оберегало душу даже после смерти.

Хейли молилась от души. Кто-то, узнав ее по фотографии в газете, протянул ей микрофон, но она его не взяла. Она могла сочинить надгробную речь для любого из своих персонажей, но произносить слова, которые хранила в душе, перед незнакомыми людьми было для нее немыслимо. Хейли подошла к Эмали Брассо и взяла ее за руку.

– Мне так жаль, – сказала она. – Селеста умерла, помогая мне. Я никогда ее не забуду.

– Представить себе не могла, что мне придется хоронить своего ребенка, – ответила Эмали.

От этих простых скорбных слов у Хейли слезы выступили на глазах. Позднее она поняла, что с момента гибели Селесты ее мать пребывала в состоянии шока. То были единственные слова, которые она произнесла за все это время.

Когда к гробу подошел последний из присутствующих, воцарилось молчание. Мужчина наклонился и поцеловал Селесту в щеку. Держа микрофон перед собой, словно священник – чашу с кровью Христовой, он запел африканскую песню. Его тихий поначалу бас постепенно становился все громче. Многие подхватили песню, а когда дошло до припева после второго куплета, пели уже почти все.

Хейли смогла понять лишь то, что они просили Бога, ангелов и всех святых простить Селесте ее прегрешения и взять ее к себе на небеса.

Даже католический священник пел в этом восхитительном хоре, объединявшем приверженцев двух религий.

После отпевания большинство присутствовавших отправились по домам, равно как и некоторые члены семьи Селесты, но Хейли пристроилась в череду автомобилей, ехавших на кладбище.

Там, у могилы, Хейли стояла в заднем ряду и слушала последнюю молитву, которую произносил священник. По обычаю, с которым она прежде не была знакома, гроб был еще раз открыт, чтобы близкие могли поцеловать покойницу в последний раз. Эмали упала на гроб, орошая лицо Селесты слезами, – она оплакивала дочь, оплакивала ее погубленную жизнь. Последней к гробу подошла Лизетт. Склонившись над сестрой, она достала из кармана ножницы, срезала у Селесты прядь волос, завернула ее в красный фланелевый лоскуток и промокнула им материнские слезы, упавшие на лицо покойной.

Через несколько минут гроб, закрытый в последний раз, вкатили в белый каменный склеп.

Завтра сюда начнут приносить подношения. В течение недели на каменных воротах и стенах склепа будут появляться поспешно нацарапанные кресты. Просители не дадут покоя душе Селесты.

Лизетт подошла к Хейли.

– Вы приедете вечером в дом Селесты? – спросила она.

Хейли взглянула на склеп, на ступеньках которого сидели Эмали и Мари. Она хотела поговорить с ними, сказать им нечто более значительное, чем обычные слова соболезнования.

– А они придут? – спросила она.

– Их место – с моей сестрой, они будут охранять ее душу от врагов.

Хейли читала, что мать и сестра должны оставаться на могиле всю первую ночь, так же как другие родственники неотлучно находились у тела покойной во время вскрытия, приготовлений к погребению и в ожидании отпевания – чтобы никто не мог похитить душу Селесты или ее силу. Но если это вообще возможно, вероятно, тот, кто убил Селесту, уже украл ее душу и силу.

Хейли издали заметила женщину, ожидавшую возле ее машины, и, подойдя ближе, узнала Жаклин Меньо.

Хейли протянула руку. Жаклин схватила ее и сжала, не отпуская. Хейли морщилась от боли, но Жаклин лишь крепче стискивала ее руку, не обращая внимания на то, что Хейли смотрела на нее как на сумасшедшую.

– Моя мать умела узнавать о людях многое, прикасаясь к ним, – сказала Жаклин. – Я тоже иногда пытаюсь это делать, хотя обычно у меня ничего не получается. – Она поколебалась и добавила: – Но сейчас я чувствую еще одну смерть, если вы не угомонитесь.

Хейли понимала, что женщина пытается запугать ее. Вероятно, она даже верит в свое «предвидение». Но Хейли не позволит себе струсить и отказаться от поисков истины. Она задала вопрос, который уже давно хотела задать:

– Откуда вы узнали, что мать Линны пыталась покончить с собой? Доктор сказал мне, будто нашел у нее бутылочку из-под лекарства, но никогда никому об этом не сообщал.

Вопрос прозвучал так неожиданно, что Жаклин не сумела скрыть испуга. Хейли видела, как она пытается овладеть собой.

– Я ухаживала за ней, – ответила наконец Жаклин. – И заметила, что пилюль нет на месте. Потом спросила у Линны, и девочка призналась.

– Джоанна умерла от асфиксии, а не от передозировки лекарств.

– Врач был другом семьи. Он соврал, чтобы спасти их репутацию.

– Я говорила с ним и сомневаюсь, что он вообще способен лгать. – Пока Жаклин переваривала услышанное, Хейли повторила вопрос, который задавала раньше: – Линна когда-нибудь к вам приходила?

– Нет. – Жаклин отпустила руку Хейли и собралась уходить. – Если вы не хотите сделать так, как я советую, нам не о чем больше говорить.

– Она к вам приходила? – настойчиво повторила Хейли.

– Иногда я вижу ее во сне, – ответила Жаклин как можно небрежнее, после чего повернулась и ушла.

Хейли посмотрела ей вслед, потом оглянулась на склеп, на людей, застывших вокруг него в немой скорби, села в машину и поехала прочь.

К вечеру дождь, который лил в Новом Орлеане всю предыдущую неделю, зарядил снова. Дома по обе стороны жилища Селесты были погружены во тьму. Вероятно, в них никого не было, словно хозяева, предполагая, что нынешней ночью им не дадут уснуть, отправились в другие, более спокойные места.

Многие из прибывающих несли по две тарелки. Одну они оставляли на кухне, где готовилось угощение для гостей, другую выносили во двор. Хейли заметила, что, преклонив колени и помолившись перед крестом, они ставят еду у основания распятия – подношение богам.

Хейли вернулась в кухню, где какая-то женщина разливала что-то по маленьким пластиковым стаканчикам.

– За удачу, – сказала гостья по-французски, протягивая один Хейли.

– За удачу, – повторила Хейли и посмотрела на жидкость в стакане, по цвету напоминавшую черную патоку, а по консистенции – негустой ликер. Что-то слишком часто ей, словно Алисе в Стране чудес, предлагали таинственные напитки. Но по крайней мере у этой женщины вид не был зловещим, как у Луи де Ну. Надеясь, что вкус у напитка не слишком неприятный, Хейли залпом проглотила его.