Что скрывал покойник - Луиз Пенни Страница 61

— А не может ли быть так, что он пострадал от рук кого-то постороннего, а потом перенес свою злобу и обиду на отца?

Гамаш весьма кстати вспомнил вдруг о том, как Клара отзывалась о Бернаре Маленфане. Она сказала, что он драчун и хулиган и что мальчишки боятся его до смерти. Она даже заметила, что Филипп признался бы в совершении убийства, если бы это помогло ему избежать кулаков Бернара. Он поделился своими мыслями с Коэн.

— Вполне возможно. Мы только начинаем заниматься изучением вопроса о том, насколько жестокими и разрушительными могут быть хулиганы и их поведение. Филипп мог стать жертвой избиения и надругательства, и из-за этого он злится, ощущая собственное бессилие и слабость. Поэтому дома он может вести себя как тиран. Как ни банально и избито это звучит, но дом для него — знакомая, изученная реальность. Тот, кто подвергся агрессии, сам становится агрессором. Но мы не можем быть в этом уверены.

— Правильно, не можем. Пока. Но зато я уверен в том, что в нашем распоряжении нет улик, указывающих на причастность Крофта к гибели мисс Нил.

— Зато у нас есть его признание.

— Признание человека, который явно находится не в себе. Этого недостаточно. У нас должны быть железные доказательства. Иногда наша работа заключается в том, чтобы спасать людей от них самих.

— Инспектор Бювуар, а вы что думаете?

Вопрос поставил Бювуара именно в то положение, оказаться в котором ему вовсе не хотелось.

— Думаю, у нас есть причины рассмотреть вопрос о привлечении Маттью Крофта к ответственности за убийство Джейн Нил. — Произнося это, Бювуар смотрел на Гамаша.

Тот согласно кивал головой. — У нас есть показания Филиппа как очевидца, — продолжал Бювуар, — что вполне согласуется с обнаруженными уликами, и мы располагаем вескими косвенными уликами того, что убийство совершено опытным стрелком из лука, каковым Филипп не является. Крофт прекрасно описал нам место преступления, даже показал, как лежала Джейн Нил. И он знал об оленьей тропе. Всего этого, вкупе с признанием Крофта, должно хватить для того, чтобы выдвинуть против него обвинение.

Мэтр Коэн приступила к салату «Цезарь».

— Я поработаю над вашими отчетами и сегодня после обеда сообщу свое решение.

Когда мужчины возвращались в полицейский участок, Бювуар попытался извиниться перед Гамашем за то, что возражал ему.

— Дружище, не стоит обо мне волноваться, — рассмеялся Гамаш и обнял одной рукой Бювуара за плечи. — Я рад, что вы высказали свое мнение. А злюсь я оттого, что у вас чертовски сильная позиция. Вероятно, мэтр Коэн согласится с вашими доводами.

Гамаш оказался прав. Коэн позвонила из Крэнби в 3:30 пополудни и приказала Гамашу арестовать Крофта и предъявить ему обвинение в непредумышленном убийстве, а также в том, что он сбежал с места преступления, препятствовал установлению истины и уничтожил улики.

— Господи Иисусе, ей явно захотелось его крови! — в сердцах воскликнул Бювуар.

Гамаш кивнул и попросил своего заместителя на несколько минут оставить его одного в кабинете начальника участка. Бювуар удивился, но подчинился и вышел. Арман Гамаш набрал номер своего домашнего телефона, поговорил с Мари-Рене, а потом позвонил начальнику, суперинтенданту Бребефу.

— Арман, прекрати! Ты, должно быть, шутишь.

— Нет, суперинтендант. Я серьезен. Я не стану арестовывать Маттью Крофта.

— Послушай, теперь это уже не твоя забота. Тебе не нужно объяснять, как работает система. Мы проводим расследование, собираем улики и доказательства, предъявляем их прокураторе, и уж они там решают, против кого выдвинуть обвинение. Мы умываем руки. Ты получил распоряжение. Вот и выполняй его, ради всего святого!

— Маттью Крофт не убивал Джейн Нил. Нет никаких доказательств того, что он мог сделать это. У нас есть только обвинение его явно неуравновешенного сына и его собственное признание.

— Что же тебе еще нужно?

— Когда вы ловили серийного убийцу в Броссарде, то разве арестовывали всех, кто признавался в совершении преступлений?

— Это совсем другое дело, и ты прекрасно знаешь это.

— Я не знаю этого, суперинтендант. Те люди, которые признавались в убийствах… Ведь они страдали умственным расстройством и следовали каким-то своим маловразумительным и непонятным побуждениям, правильно?

— Правильно, — осторожно согласился Мишель Бребеф. Ему не нравился этот разговор, ему вообще очень не нравилось спорить с Гамашем. И не только потому, что они были друзьями. Гамаш был разумным и чутким человеком, и Бребефу было известно, что он всегда поступает так, как подсказывают ему интуиция и убеждения. «Но иногда он все-таки ошибается», — говорил себе Бребеф.

— Признание Крофта не может служить доказательством, оно вообще не имеет смысла. Я думаю, что для него это своеобразная форма самонаказания. Он растерян и страдает.

— Бедный малыш.

— Я, в общем-то, и не говорю, что его поведение благородно или привлекательно. Но по-человечески его понять можно. И только потому, что он умоляет о наказании, мы вовсе не обязаны идти ему навстречу.

— Какой же ты ханжа! Читаешь мне нотации о моральных принципах, которыми должны руководствоваться полицейские. Черт тебя возьми, я прекрасно знаю, в чем заключается наша работа! А вот ты хочешь быть полицейским, судьей и присяжным заседателем одновременно. Если Крофт невиновен, его освободят. Доверься системе, Арман.

— Да он даже не предстанет перед судом, если будет настаивать на своем нелепом и смехотворном признании. А если его впоследствии освободят, то мы-то с вами знаем, что случается с людьми, арестованными за совершение преступления. Особенно тяжкого преступления. Он будет носить клеймо преступника до конца дней своих. И неважно, виновен он или нет. Мы нанесем Маттью Крофту рану, от которой он никогда не оправится.

— Ты ошибаешься. Он ее сам себе наносит.

— Нет, он предлагает нам сделать это. Он вынуждает и подбивает нас на это. Но ведь мы не обязаны реагировать на его действия. Вот что я хочу сказать. Полиция, как и правительство, должна быть выше этого. Только потому, что нас провоцируют, мы не обязаны реагировать на провокацию.

— Итак, что вы хотите сказать, старший инспектор? Что, начиная с этого момента, вы будете арестовывать только тех, кого гарантированно осудят? Раньше вам приходилось брать под стражу людей, которые, как выяснялось впоследствии, преступлений не совершали. Не далее как в прошлом году… Помните дело Ганье? Вы арестовали дядю, а потом оказалось, что виновен племянник?

— Действительно, так случилось. Но тогда я твердо верил, что преступление совершил дядя. Это было ошибкой. Но все равно это не одно и то же. Сейчас я должен арестовать человека, который, по моему глубокому убеждению, не совершил преступления. Я не могу этого сделать.

Бребеф вздохнул. С первой минуты разговора он знал, что ему не удастся переубедить Гамаша. Но он должен был хотя бы попытаться. Нет, в самом деле, какой надоедливый у него приятель!