Ирландское сердце - Мэри Пэт Келли Страница 60

– Не нанесли?! – Салли была вне себя.

– Вы должны понять, – пояснила я. – Чикаго – город довольно приземленный.

Но Салли не успокоилась:

– Невежественный, грубый и с дурными манерами.

Наконец вмешался Майк.

– Чикаго – город хороший, – сказал он. – Промышленный центр. Я сделал кое-какие инвестиции в ваши компании. Мой отец водил трамвай, который был не чета вашим «дергалкам», конечно.

– Никакие эти «дергалки» не мои, и у нас в Чикаго они не популярны, – огрызнулась я.

– Все новое поначалу никогда не бывает популярным, – сказал он.

– Qu’est-ce que c’est? ^[78] – спросила мадам Симон, но я не собиралась пересказывать ей перепалку на тему общественного транспорта в Чикаго.

Эд любил рассуждать по поводу того, что большой город никогда не сможет двигаться вперед, если не заменить горстку конкурирующих частных компаний на единое городское управление транспорта. Но попробуйте рассказать это по-французски!

Салли уже немного успокоилась, и Майк повел нас в их студию.

Если у Гертруды и Лео были собраны работы разных художников, то здесь все картины на стенах принадлежали кисти только Анри Матисса. Все цвета на них были очень яркие и живые. «Настоящее буйство красок», – подумала я.

– Они невольно вызывают у меня улыбку, – сказала я Салли, и та согласно кивнула.

Она провела рукой по одной из рам – так мать могла бы погладить по плечу своего сына. А на картине и вправду был изображен юный мальчик с сачком для бабочек.

– Это вы? – спросила я у Дэнни, который стоял в дверях.

– Так говорят.

Сейчас он был уже почти мужчиной. Интересно, что он чувствовал рядом со своим детским образом? Рядом с картиной находилось фото. Я оглянулась на Дэнни.

– Тоже вы? – снова спросила я.

– Да, – сказал он.

Освещение на снимке было отличным, и он очень отличался от встречающихся в чикагских гостиных свадебных фотографий, где жених с невестой всегда напряженно застывшие, уставившиеся в объектив.

Ко мне подошел Майк.

– У моего дяди Дэвида Бахраха есть своя фотостудия в Балтиморе.

Мы стояли и смотрели на портрет.

– Мне кажется, не имеет смысла рисовать реалистично, если все это может сделать фотокамера, – заметила я.

– Именно. Прекрасно сказано, мисс Келли. Камера мгновенно схватывает реальность. А Матисс изображает душу предмета или человека.

– Très grand, Michel ^[79], – послышался чей-то голос.

В комнату вошел высокий мужчина и направился к нам.

– Мастер, – сказал мне Майк. – Анри Матисс.

Сама не знаю, что я ожидала увидеть, но только Анри Матисс ничем не отличался от большинства других французов, мимо которых я постоянно ходила по Рю де Риволи, – ничем не примечательный костюм, аккуратная бородка.

Я перевела взгляд с него на его творения. Со стороны и не скажешь. На самом деле вошедший за ним второй мужчина с длинными волосами и в синем рабочем халате намного больше соответствовал моим представлениям о художнике. Разве что он тащил в руках кучу досок и планок и оказался плотником, явившимся сколотить ящики для картин.

– Вы появились как раз вовремя, – сказала мне Салли. – Галерея Фрица Гурлита в Берлине планирует устроить выставку полотен Матисса. Это так здорово. Я уверена, что немцы лучше оценят работы мастера.

– Чем жители Чикаго, – завершила я за нее.

Она засмеялась.

Матисс тоже улыбнулся. Он повторил по слогам:

– Чи-ка-го. – И тихо усмехнулся. – Волосатый Матрас.

Это было смешно. Мадам Симон сказала, что уж если немцам Матисс не понравится, они сожгут оригинал. Матисс произнес что-то по-французски и очень быстро, но отвечала она медленно, и я все поняла.

– Они нападут на Францию, – сказала она и начала рассказывать о войне на Балканах.

– Вы заблуждаетесь, мадам, – спорила с ней Салли. – В Берлине масса культурных людей, и они дальновидны. У нас там много родственников.

Плотник тем временем раскладывал свой материал и инструменты.

Салли разговаривала на смеси французского и английского, который мне был понятен. Она, похоже, убеждала саму себя, что картины там будут в безопасности.

Матисс снял свое пальто, подошел к стене и взял одну картину. Затем поднял и показал нам.

– О нет, Анри, – сказала Салли. – Не посылайте туда Le Luxe ^[80].

На холсте были изображены три фигуры. Одна – видимо, мужчина – склонилась перед двумя женщинами. Хорошие цвета, синие и коричневые тона, которые гармонировали с занавесками на окнах в этой комнате. Может быть, Салли не хотела отдавать картину, потому что та идеально вписывалась в ее интерьер?

Но Матисс жестом отмел все ее возражения.

– Она вернется к вам, многократно увеличив свою стоимость. Фриц не продает их, только показывает.

Он протянул картину плотнику.

Я подошла к большому полотну высотой почти с мой рост. На подоконнике стояли горшки с цветами, за ними виднелся контур здания. А это что за зеленая клякса – дерево?

– А вот это… что? – спросила я Матисса.

– Просто краска, – ответил он и улыбнулся.

Замечательно. Он еще и комик. Я отвернулась, но он взял меня за плечо и развернул обратно. Затем медленно по-французски объяснил, что он смотрел в окно из номера своей гостиницы в Марокко, и ему захотелось представить этот вид так, чтобы зрителя захватывали краски и формы.

– А вас захватывает? – спросил он у меня.

Забавно, но я действительно чувствовала нечто непонятное.

– Эта картина воспринимается непосредственно, – сказал он. – Понимаете?

Казалось, я понимала.

– Я будто вхожу в эту картину, – ответила я.

– Oui! Oui! – радостно подтвердил он. – Хотите учиться у меня? Плата будет pas cher.

– Нет, нет. На самом деле я экскурсовод. Вожу по Парижу приезжих женщин, которые хотят посмотреть достопримечательности и сделать покупки.

– А сами вы из Чикаго?

– Да.

Пошло-поехало.

– Мой друг Жан Ренуар говорит, что в его семье по-настоящему большое застолье называется un repas Chicago – «пир Чикаго», потому что деньги у них появились после того, как дамы из Чикаго раскупили полотна его отца, – сказал он. – Вот. – Он протянул мне визитную карточку. – Это моя студия. Можете приходить, чтобы посмотреть, как я работаю. И клиенток своих приводите.