Школа гетер - Елена Арсеньева Страница 60

Лаис взяла кусок грубого полотна, обернула вокруг своего стана и завязала два узла на плечах, чтобы это неуклюжее одеяние хоть как-то держалось. Но сначала она оторвала две полосы ткани и обвязала ими ступни, понимая, что недалеко уйдет, ступая своими израненными ногами по грубо тесанным камням двора. Теперь хламида стала значительно короче, но все же Лаис была хотя бы относительно одета. А чтобы не мешали распущенные волосы, она заплела их в косу, какую заплетала когда-то давным-давно на Икарии, чтобы не цеплялись ветки за волосы в зарослях маквиса, и сказала Терону:

— Я готова. Пойдем.

Он протянул руку, и Лаис, с усилием преодолев дрожь, вложила свои пальцы в его.

Они стремительно и бесшумно перебежали двор, миновали арку и подошли к темнице, в которой еще недавно находилась Лаис. Источник по-прежнему пел свою журчащую песню, и Лаис плеснула немного ледяной воды в лицо, чтобы придать себе бодрости. Умылся и вымыл окровавленные руки Терон. Теперь они были готовы встретить — что? Может быть, свою гибель? Они не знали, но пошли вперед, словно жертвы, обреченные на заклание… Вся разница между ними и жертвами состояла в том, что они сами выбрали свой путь и сами были готовы принести себя в жертву ради храма Афродиты.

Этот храм стал для Лаис тем самым родным домом, которого у нее, по правде сказать, никогда не было. Этот храм, куда она пришла по наущению богини, даровал ей подруг, наполнил ум новыми знаниями, а тело — новыми умениями, но главное — он открыл ей будущее, в котором она сама могла быть царицей и владычицей, сделаться из маленькой испуганной косули воистину львицей… Разве удивительно, что Лаис воспринимала опасность, грозящую храму, как опасность, грозящую ей самой?

В темнице царила непроглядная тьма, и, если бы не умение Терона видеть ночью, как днем, Лаис провалилась бы в черный проем, разверстый посреди пола. Осторожно заглянув туда, она увидела вдали слабый промельк света и поняла, что где-то там, вдали, горят огни. А еще снизу доносился рокот барабанов, рев дудок и крики. Оттуда пахло кровью и еще чем-то тошнотворным, отвратительным. Лаис подумала, что если всякое деяние человеческое имеет свой запах и звук, то вот так пахнет и звучит зло!

— Ты не передумала? — спросил Терон, прежде чем они начали спускаться в яму. — Позволь мне пойти одному! Беги к великой жрице!

— Спускайся, — буркнула Лаис. — И дай мне руку.

Терон соскочил вниз, но не помог спуститься Лаис, а просто взял ее на руки и понес. Она хотела вырваться, однако побоялась, что Терон упадет с крутой лестницы, — и притихла, невольно прижавшись к груди своего врага. Или бывшего врага? Она еще не понимала толком, какие чувства владеют ею по отношению к Терону, но сейчас было не до прошлого — настоящее оказалось слишком страшным, а о будущем было еще рано помышлять. Может быть, нет у Лаис никакого будущего, может быть, она дошла до конца своего пути и Лахезис вот-вот перережет нить ее жизни…

Чем ниже они спускались, тем ярче становился свет, озарявший подземелье. Кругом в стенах были укреплены факелы, пахло дымом и какими-то очень пряными благовониями. У Лаис закружилась голова, тошнота подкатила к горлу. Терон ступал нетвердо, покачивался, с явным трудом справляясь с головокружением. Но гораздо хуже было то, что запах пугал и дурманил враз, делал мысли вялыми и неповоротливыми.

— Постой-ка, — хрипло сказал Терон, опуская Лаис на землю и отрывая полоску ткани от своего хитона, который теперь едва скрывал его наготу. — Завяжи себе рот и нос.

Лаис послушалась — и сразу почувствовала, как прояснились мысли, сердце перестало сжиматься, словно перепуганная пташка в ладонях. Дышать теперь было труднее, но думать — легче.

Такой же полосой Терон завязал рот и нос и себе.

Они прошли еще несколько шагов — и внезапно Лаис показалось, что она находится в закопченной красной чаше!

Перед ними открылась пещера с круглым потолком. Стены ее были темно-красными, с бурыми потеками, а чадящие факелы образовали на стенах и потолке черные полосы. Посреди пещеры была воздвигнута высеченная из ракушечника фигура женщины настолько величественной и в то же время страшной, что от нее хотелось поскорей отвести глаза — и в то же время она неотвязно приковывала взор. Формы ее были непомерны, уродливы — и в то же время исполнены грубой, первобытной, неуемной чувственности. Она полулежала, опираясь на локти и широко раздвинув колени, и разверстый провал ее лона казался в игре света и тени черной мрачной ямой, ведущей в ужасные бездны, может быть, даже в провалы Аида.

Это, наверное, была очень древняя статуя, ибо ракушечник оказался изъеден лишайником, кое-где от него открошились целые куски. Лицо статуи было изборождено трещинами, словно глубокими морщинами. От этого она казалась еще страшней.

Голову ее венчала сверкающая драгоценностями тиара.

Лаис заставила себя отвести глаза от кошмарной фигуры, потому что созерцание ее отнимало дыхание и заставляло сердце болезненно сжиматься.

Девушка огляделась — и только теперь заметила в дальнем конце пещеры некое сияние. Сначала Лаис подумала, что там горит костер, но свет был ровный, а не пляшущий и дрожащий, как пламя костра. Вроде бы какая-то белая фигура возвышалась вдали, но, впрочем, Лаис очень плохо видела в чадных струях дыма. Однако ей становилось чуть легче, когда она смотрела в ту сторону.

«Что там такое? Может быть, ночь миновала и наверху уже рассвело? И это каким-то чудом свет дня проникает сюда?» — мельком подумала Лаис, но тотчас забыла об этом, потому что барабаны и дудки враз смолкли — и под сводами пещеры раздался визгливый голос. Это был голос Хереи!

— Кибела, матерь всего сущего! — крикнул евнух. — Некогда возлюбленный тобою Аттис дал тебе клятву не знать плотской любви, но преступил свое слово и изменил тебе. Ты наслала на него безумное раскаяние, и он оскопил себя острым камнем, чтобы загладить свою вину и наказать свою мужскую суть, которая ведет нас ко греху и измене. Все мужчины — твои Аттисы, о Кибела! Мы рождаемся твоими невинными возлюбленными, но наша мужская суть вынуждает нас изменять тебе с Афродитой Пандемос! Мы извергаем семя в женское лоно — как извергаем душу, тратя свои силы на любовь и страсть к недостойным тварям, жрицам богини, которая пришла тебе на смену и отвлекла людей от служения тебе, о Кибела! Прости нас! Прими нас вновь в сердце свое! Благослови дары наши, приносимые на твой алтарь! Да будут достойны тебя наши жертвы, ибо мы отдаем тебе все, что составляло смысл наших несчастных жизней! Теперь, блаженные и свободные, мы постигнем истинный смысл служения тебе!

Херея стоял посреди пещеры, одетый в алый хитон, держа в руках большую золотую чашу. Он вынимал из этой чаши какие-то предметы и проталкивал их в лоно статуи.

— Боги, — прохрипел Терон, — великие боги, спасите мой разум! Это же…

Он умолк, словно онемел, но Лаис уже поняла, что это такое. Окровавленные фаллосы оскопленных и убитых рабов — вот чем удовлетворял Херея каменное лоно древней богини!

Снова зазвучала кошмарная, пронзительная музыка, но тотчас смолкла по мановению руки Хереи.