Первый, случайный, единственный - Анна Берсенева Страница 60

Выставка называлась «Пространство лошади», хотя вообще-то первого февраля начинался год Крысы. Но крыса почему-то никого не вдохновляла, а лошадь очень даже вдохновляла, вот и решили не обращать внимания на восточный календарь. Подготовили акцию быстро, сделали все, можно сказать, из подручных материалов, потому что надо было ковать железо, пока горячо. Вскоре ожидалась целая волна вернисажей, и Глюковой тусовке вряд ли отдали бы на неделю помещение в таком дорогостоящем месте, как Первый Казачий переулок близ Полянки.

До открытия оставалось два дня; шли последние приготовления. В пяти просторных комнатах галереи размещалось штук двадцать инсталляций. Их авторы, в числе которых была и Полина, задерживались в галерее допоздна. Народ подобрался разношерстный и довольно веселый, к тому же то и дело возникали какие-то посторонние личности, и тоже нескучные. То забрел паренек в шотландской клетчатой юбке, с шотландской же волынкой и целый вечер развлекал художников заунывной музыкой, то появилась парочка мимов неясного пола и продемонстрировала такую потрясающую эротическую пантомиму «с лошадиным уклоном», что Глюк заявила: «Марсель Марсо отдыхает!» – и тут же пригласила их выступить на открытии.

– Сегодня еще одна дама придет, – сообщил Полине Лешка Оганезов, когда часов в пять она появилась в галерее. – Тебе интересно будет. Она якутские песни собирается петь, а ты ж на Якутию, я слышал, плотно подсела.

Конечно, ей сразу стало интересно!

– А она кто такая? – спросила Полина. – Откуда взялась?

– Из Якутии, наверно, откуда еще, – пожал плечами Лешик. – Артистка вроде или, может, вообще шаманка, я не вникал.

Якутка, появившаяся в галерее часам к семи вечера, внешне совсем не напоминала шаманку. Она была немолодая, полная и элегантная, умело подкрашенная, в шикарной шубе в пол. Полине показалось, что шуба соболья, но вообще-то она не разбиралась в таких вещах.

Когда дама сняла шубу, под ней обнаружилось длинное черное платье и огромное количество тяжелых серебряных украшений – ожерелье, пояс, еще куча каких-то мощных висюлек.

– Вам не тяжело? – с удивлением спросила Полина.

Впрочем, она и сама не отказалась бы поносить все это, хотя вообще-то была совершенно равнодушна к безделушкам. Но к этим украшениям как-то и не подходило такое легкомысленное название. Они были такие блестящие и тусклые одновременно, такие явно старинные, что от них, казалось, так и исходила магнетическая сила.

– Не тяжело, – улыбнулась дама. – Это наша традиция. Якутская женщина раньше носила на себе до тридцати килограммов серебра, так что у меня генетическая память работает.

Оказалось, что пришла эта дама по имени Антонина не просто так, а потому что хотела попросить, чтобы художники взяли в свою компанию ее внука, который в этом году поступил в Суриковский институт, но, конечно, в Москве никого не знает, а мальчик он талантливый, современный, очень вашу компанию уважает, много про нее слышал, ну, и так далее.

За то, чтобы Глюк взяла талантливого внучка под свое концептуальное крылышко, бабушка пообещала спеть на открытии выставки. Оказалось, что хоть сама она и не шаманка, а в самом деле актриса Якутского национального театра, но шаманками были все ее предки по женской линии, а песни, которые она будет петь, пользуются бешеным успехом в Европе и уже записаны на диск, который она с удовольствием подарит всей честной компании.

– Вы его лучше Полинке подарите, – сказала Дашка. – Она во всяких якутских штучках, по-моему, уже не хуже вас разбирается.

– Да ну тебя, Глюк, – махнула рукой Полина. – Ни в чем я так уж особенно не разбираюсь. Я просто очень якутским эпосом заинтересовалась, – объяснила она Антонине.

Та обрадовалась так, словно Полина сделала лично ей большой подарок.

– Неужели? – воскликнула она. – Ах, девочка, какая умница! Прекрасные у нас олонхо, правда ведь?

Они немного поболтали про олонхо, притом не менее увлеченно, чем про серебряные украшения, но потом Антонина взглянула на часы и спросила:

– Так что же вам спеть?

– Про лошадей у вас есть? – поинтересовалась Глюк. – А то у нас, знаете, акция тематическая.

– Есть, – кивнула Антонина. – Лошадь для якута – существо почти магическое.

Неизвестно, про лошадей ли она пела – кто бы это понял? – но каждый звук ее песни так и дышал мощным магнетизмом, это точно.

Она встала посередине зала и начала петь – без всякого музыкального сопровождения, а капелла. Впрочем, трудно было представить инструмент, который мог бы сопровождать такое пение…

Сначала Антонина пела тихо, почти неслышно, но с каждой следующей нотой звук нарастал, вихрился, наливался силой, метался, успокаивался, вновь взлетал под какие-то неведомые небеса – наверное, под те самые, восьмислойные, огненно-белые…

Полина сидела на полу, открыв рот, и чувствовала, что голова у нее кружится в ритме этих звуков, а сознание не то что отключается, но словно бы подчиняется им, следует по той дороге, на которую властно зовет Антонинин голос.

– О-ох!.. – пробормотала Полина, когда певица замолчала. – Ну и ну! Это у вас все так поют? – уточнила она.

– Конечно, не все, – пожала плечами Антонина – как показалось, обиженно.

– Извините, – спохватилась Полина, – я совсем не хотела вас обидеть, просто…

– Мама нисколько не обиделась, – услышала она у себя за спиной и быстро обернулась. – Таких, как она, во всем мире больше нет, и она это прекрасно знает. На что же ей обижаться?

Мужчина, произнесший эти слова, вошел в зал незаметно. То ли походка у него была такая бесшумная, то ли просто Полина заслушалась пением.

– Платон! – обрадованно произнесла Антонина и представила вошедшего: – А это мой сын, Платон Федотович.

– То бабушка, то сын! – фыркнула Глюк. – Когда же сам мальчиш-то явится?

– Федя у нас ранимый, – объяснила Антонина.

– А мы тут что, из пушек палим? – удивилась Глюк. – Кто его тут ранить собирается?

– Он завтра обязательно придет, – пообещала Антонина, как будто кто-то умолял ее прислать ранимого мальчика поскорее. – Платончик, я зря беспокоилась, – обратилась она к сыну. – Прекрасные ребята, Феденьке с ними будет хорошо. А эта рыженькая девочка вообще якутским эпосом увлекается! Представляешь, какая прелесть?

– Это вы прелесть? – Платон обратил взгляд на Полину.