Алина: светская львица - Валерий Бондаренко Страница 6

Да, тогда Базиль ей казался судьбой. Между тем вот-вот она должна была, наконец, «вступить на доску». На светском жаргоне это означало: «выезжать», «танцевать», а также, конечно, «невеститься». И предвкушение новых увлекательных впечатлений целыми днями занимало ее полудетскую душу. Но тогда она спохватывалась обычно, начинала жалеть Базиля и любила его еще больше, — так ей казалось.

Жизнь, однако, рассудила куда сложнее.

Из письма Мэри к Алине: «Итак, свершилось! Поздравляю, милая, с первым твоим балом! Ты была просто очаровательна в блекло-розовом платье. И что за счастливая мысль — эти фиалки на пелерине!..

Жаль только, что тетушка вывезла тебя впервой к развалине Голицыной. Хотя там был весь Петербург, сам государь, — но тень 95-летнего юбилея, тень могилы, лежала на празднестве. Ты не находишь? Ее этот дом с древними нечистыми мебелями, шестидесятилетние дети и сама она в желтом роброне, пудреном парике и в чепце с почти гробовыми рюшами… Ты сказала что-то о «Пиковой даме»? Что ж, пожелаем старушке не скоро встретить своего Германна!

А кстати, о нем. Почему бы месье Пушкину не сыграть, наконец, роль своего героя? Во всяком случае, вид у него был законченного злодея.

Но, возможно, на роль Германна захочет попробоваться и месье Осоргин? Впрочем, кажется, он слишком робок «для дельца такого». Однако синие глаза его вовсе не робко следили за тобой целый вечер! И мазурку вы танцевали прелестно.

Поздравляю с первой победой, моя дорогая!»

О том, что на сей раз д’Антес танцевал мазурку с Натали Пушкиной, гордая Мэри не написала. Княжна старательно делала вид, будто не замечает поведения Жоржа.

Сама Алина, как ни странно, мало помнила о своем первом бале! Лишь волнение, лишь эти накаты музыки, стук и шарканье сотен ног по паркету и блеск тысяч свечей; и статную фигуру царя, — он следовал по залу, окруженный почтительной пустотой.

В толпе, правда, бросалась в глаза эта странная пара: маленький, смугло-желтый, с ясным оскалом и стеклянным каким-то взглядом Пушкин и его знаменитая жена, на полголовы его выше. Увы, со своими косматыми бакенбардами и ногтями, похожими больше на когти, с дерзкими взглядами на красивых дам и странным жеманством порывистых, страстных движений, с лицом, изрытым морщинами от этих страстей африканских, он казался совсем уродом. Жена его и впрямь изумительно хороша, но было в этой безупречной красавице что-то уже неземное, точно тень страдания запечатлелась на лбу ее. Прочих гостей Алина не запомнила.

Кроме, конечно, слов и глаз Базиля!.. Удивительно: она не сразу узнала месье д’Антеса. Или боялась взглянуть в его сторону? Нет, не боялась: ей было почти все равно! Теплая рука Базиля, так чувствуемая через перчатку, вела ее уверенно и нежно, увлекала, куда хотела.

Милый, милый Базиль! Прошло не более двух недель, как Алина увидала его впервые. На третий день после первой встречи она написала ему письмо, такое искреннее, глупое, неискусное. Он жутко смешался, когда в прихожей, подкараулив его, Алина сунула ему в руку записку.

И на следующий день (а Базиль является к дядюшке почти ежедневно) он принес ей этот букетик из мелких и очень ароматных белых роз. И вложил в руку, не сказав ни слова.

Алина страшно боялась, что Базиля не пригласят к Голицыной. Нет, он шепнул ей в прихожей, что должен там быть! Она ответила, что мазурка — его, его…

Из дневника Алины: «Итак, болезнь двух мне самых близких людей приключилась на этой неделе. Во-первых, Базиль простыл, и хотя он пишет, что опасности нет никакой, я страшно волнуюсь. Ведь он есть все, чем я обладаю в жизни. Больна и бедняжка Мэри. Утверждают, что тоже простуда. Но мне кажется, это нервическое. А что же барон? Он так увлечен своим новым предметом, что вовсе ее забыл. Это жестоко, но я его понимаю: перед новой любовью прежнее увлечение кажется докучным заблуждением.

Кстати, на бале у княгини Бутеро я заметила д’Антеса, но он меня не видел. Возможно, впрочем, ему было просто не до меня. Он жадно выискивал кого-то взглядом в толпе, вдруг устремился к одной из дверей, и через минуту я увидела его возле госпожи Пушкиной. До меня долетел его взволнованный голос:

— Уехать — думаете ли вы об этом — я этому не верю — вы этого не намеревались сделать…

Через полчаса барон танцевал с нею мазурку. Как счастливы казались они в эту минуту!

Но что же такое эта мадам Пушкина, наконец? Я спросила бы тетушку — однако она в обиде за Сергия Семеновича и сильно раздражена. У Мэри также лучше не спрашивать. Что ж! Подождем, понаблюдаем…»