Тень Роксоланы - Айрат Севийорум Страница 6

– Вот и хорошо, – кивнул Паргалы.

Некрасивая и глупая рабыня – вот что нужно султану. Это прекратит все неприятные для Ибрагима слухи и в то же время будет совершенно безопасно. К такой женщине не имеет смысла ревновать, она станет для султана просто обязательством, которое необходимо исполнить. Это даже меньше, чем пустое место.

Ибрагим Паргалы, бывший рыбак, поднявшийся до небывалых высот, усмехнулся с долей высокомерия. Он управлял больше, чем султанскими покоями. Он имел возможность управлять самим султаном, а значит – и всей империей, всем миром!

* * *

Девушки изгибались, качались, как камыши под ветром, длинные ресницы медленными взмахами томно прикрывали блестящие глаза. Султан смотрел скучающе, ленивым взглядом оценивал красавиц, выбирая ту, что в этот вечер разделит с ним ложе. Особенно привлекательной казалась ему полненькая черкешенка в фиолетовом платье с развевающимися рукавами, но рядом раскачивалась русинка с золотыми локонами, и султан никак не мог выбрать. Конечно, можно всегда призвать Махидевран, тем более, что она ожидает приглашения, но Сулейман чувствовал скуку в обществе молодой султанши, подарившей ему сына и наследника. Ему хотелось чего-то нового, неизведанного. Больше всего он жаждал удивления. Ведь это так постыло – в двадцать пять лет уже ничему не удивляться.

Настенька забилась в угол, раздраженно покусывала палец. Ишь, расплясались тут! Да разве ж это пляски? Будто змеи на хвосты встали, да и раскачиваются в стороны, так и ждут, чтобы ударить да укусить, яд злобный впрыснуть. А уж как поют! Да разве ж это песни? Воют, воют, а что воют – и не понять даже. И музыка такая, что тошно на душе становится. Не удивительно, что султан зевает, того гляди и заснет. Ему б послушать, как в ее родной деревне на зимних посиделках девки поют, посмотреть, как пляшут. Вот это песни! Танцы! Не то что эти…

Настенька хоть и юница совсем была, но на посиделках всегда желанная гостья. Голосок звонкий, ясный, будто соловушка разливается-поет, весну славит. Так душу и гладит, сердце успокаивает. А уж как до танцев доходило, так ее и взрослые парни переплясать не могли, один за другим из круга выходили, за грудь хватались, дышали тяжко, будто конь на пашне, а она все продолжала кружиться, весело взмахивая платочком, отбивая ритм босыми пятками, под пронзительное завывание дудочек. Эх, вот это было время!

А гаремные одалиски все изгибались ивовыми веточками, будто взгляд султана был могучим ветром, из тех, что и дубы вековые до земли гнет. Настенька вновь укусила себя за палец. Она клятвенно обещала евнуху, что будет сидеть в углу тихо, ничем себя не выказывая, чтоб не заметили. Она так и собиралась сделать. Все, что хотела – посмотреть, как устраивают праздник для султана. Но не было сил смотреть на этих разряженных кривляк. И почему это говорят, что все мужчины готовы чуть ли не душу дьяволу отдать, лишь бы только взглянуть на гурий из гарема султана? Было бы на что смотреть!

Сердце прямо рвалось из груди, и Настенька не удержалась.

Все ахнули, когда в круг танцующих девушек вдруг влетела тощая девчонка, вынырнувшая из угла комнаты. На ней была простая одежда служанки, а ярко-рыжие волосы спадали двумя толстыми жгутами на хрупкую, еще не до конца оформившуюся грудь. Селим-ага дернул серьгу в ухе, с удивлением увидел на пальцах кровь – от неожиданности и испуга он разорвал мочку и даже не почувствовал боли. Взвизгнув, умолкли флейты, и прелестные наложницы неловко замерли, растерянно заоглядывались. А девчонка ни на кого и не глянула. Ткнула пальцем в сторону султана, проговорила медленно, путаясь в турецких словах:

– Султан Сулейман! Слушай! Тебе песня!

Дарюсааде агасы вырвал серьгу, зажал пальцами кровоточащее ухо. Он отчетливо увидел свою голову, катящуюся из-под топора, разбрызгивающую капли крови на белый песок дорожки султанского сада. Нахальная девчонка посмела смотреть в лицо великому султану! Она обратилась к нему по имени! Вопиющее нарушение традиций, за которое наверняка спросят, и спросят жестоко. Ведь сила Османской империи – в традициях, в них и ее величие. Да лучше бы прямо здесь разверзлась пропасть и выглянули оттуда жуткие дэвы, пусть бы утащили его, несчастного, подальше от падишаха. Участь нарушившего традиции страшнее, чем если бы он попал на гору Каф, в самое логово дэвов!

И почему эта дрянь говорит неправильно? Евнух точно знал, что девчонка очень даже хорошо владеет языком, даже стихи пишет. Не зря же он сам наказывал дополнительными уроками. А теперь заговорила так, будто чуть не вчера во дворец приехала да прямиком из родной Роксолании! Маазаллах! Пусть Аллах защитит, потому что жизнь сейчас повисла на паутинке, которая вот-вот оборвется.

А девчонка, приподнявшись на носочки, уже тянула звонким, ясным голоском:

– Ой хмелю, мий хмелю,

Хмелю зэлэненький,

Дэ ж ты, хмэлю, зиму зимував,

Шой не розвивався?

Зимував я зиму,

Зимував я другу,

Зимував я в лузи на калыни,

Тай не розвивався…

Ой сыну ж мий сыну,

Сыну молодэнький.

Дэ ж ты, сыну, ничку ночував,

Шой не роззувався?

Султан замер. Сердце его вдруг пропустило удар. Голос, отзванивающий серебряными колокольчиками, тревожил душу. Рыжие локоны показались ему солнечными лучами, бьющими прямо в глаза, ослепляющими и обжигающими. Сулейман встряхнул головой. Что за наваждение? Он, видевший с детства рождения и смерти, бывавший на полях битв, где кровь льется рекой, он, казнивший и миловавший еще до того, как стал мужчиной, любивший и ненавидевший, писавший стихи и грозные приказы, султан великой империи, неужто на него подействует какая-то детская песенка неверных?

Настенька, продолжая петь, вырвала у музыкантши небольшой бубен, начала постукивать в него ритмично, аккомпанируя песне. Еще одна игрунья опомнилась, подхватила флейту, и нежные звуки переплелись с серебряными колокольчиками голоса. Настенька медленно поворачивалась вправо и влево, не переставая петь. Она сбросила тряпичные гаремные тапочки и начала пристукивать жесткими пятками, привыкшими к прохладной луговой траве, к теплым рыхлым огородным грядкам, к колючей полевой стерне, по гладкому полу, как в старые времена на деревенских танцах в пустеющих зимой амбарах и овинах.

Ночував я ничку,

Ночував я другу,

Ночував я у той вдовыци,

Шо свататы буду!

Ой сыну ж, мий сыну,

Ты моя дытино,

Не женыся на той удовыци,

Бо шастя не будэ!

Бо вдовине сердце

Як осине солнце, —

Воно свитыть, свитыть та не грие,

Все холодом вие.

А дивоче сердце

Як веснянэ солнце, —

Ой хоч воно та й хмарнесеньке,

А все теплэсенькэ.