Маргинальные любовники - Юханна Нильссон Страница 6

Казалось, это было вчера.

Беа чувствует, что засыпает.

Счастье так мимолетно.

Трое подростков окружили лавку, на которой лежит алкаш. Тыкают палкой в бок, хихикают, готовые в любую минуту броситься на утек. Дышит или нет? Суют палку в рот. Оттуда вылетает муха. Кривятся от отвращения. А что, если у него есть деньги? Кому не слабо порыться в карманах? Только не я. И не я. Придется кидать жребий.

Короткую щепку вытягивает самый наглый. С трясущимися коленками приближается он к бесчувственному телу на скамейке. От страха хочется в туалет. Теперь ему будут сниться кошмары. Сперва куртка. Ключи, полупустая пачка сигарет, скомканный чек из «7-11», разбитые очки, вот дерьмо, глядите – транса!

Рука замирает. Наглец поднимает глаза. В паре метров от него София наблюдает за происходящим.

– А ну прекратили! – низким угрожающим голосом говорит она.

Хулиган отпрыгивает назад, ищет поддержки у приятелей.

– Отсоси, урод несчастный! – огрызается он, показывая неприличный жест.

София подходит ближе, берет его за грудки и резко встряхивает.

Сила у нее мужская, и София не стесняется ее использовать, даже если это роняет ее в собственных глазах.

Наконец она отпускает парня, и он стремглав бросается наутек. По пятам следуют два приятеля. Один из них от страха обмочился. После того как они исчезли из виду, София подходит к пьянице, закрывает ему рот и чуть приоткрытые глаза, проводит рукой вдоль тела, лежащего на боку, касается окоченевших, намертво сцепленных пальцев. Будто он молился перед смертью.

Почему у него открыт рот? Пытался прокашляться? Не хватало воздуху? Боялся? Если молился – то о чем? И услышал ли его Бог?

Она проверяет карманы в поисках паспорта, но в них пусто. Кто-то уже успел их обчистить.

Смерть Софию не пугает. В старших классах у нее была подруга Мария, дочь владельца бюро ритуальных услуг, и они часто присутствовали при омовении покойников.

Отец Марии омывал трупы с большой нежностью, одевал их, припудривал лица, подкрашивал, причесывал и складывал им руки на груди.

Делал он это в абсолютном молчании, даже не бормоча сам с собой. Тишина – язык мертвых, и ему не хотелось ее нарушать.

Софии нравился папа Марии. Он ее понимал. Она это чувствовала. Однажды он поймал ее на том, что она примеряла лифчики Марии, но ничего не сказал, просто закрыл дверь.

В школе все считали, что София (которая для всех тогда была Стефаном) и Мария встречаются. Парни все время спрашивали, занимались они уже этим или нет.

Спали. Трахались.

София все отрицала. Под конец им это надоело, и они стали звать ее гомиком. Отчасти они были правы. Стефан был девушкой в теле парня, девушкой, которой нравились мужчины.

Но иногда она и сама не знала, кто она. Потому что эрекция у нее возникала не только при мысли о симпатичном парне в школе, но и при виде красивой девушки.

Кто она? Гомо? Гетеро? Би? Лесби? Или все это вместе?

Это был трудный период в жизни Софии, и все усложнилось еще больше, когда Мария вдруг решила, что они должны встречаться или, по крайней мере, заниматься сексом.

Посреди акта соблазнения София дала деру, и с тех пор их отношения стали напряженными. На переменах они теперь стояли в разных концах двора и откровенно игнорировали друг друга.

Больше всего Софию расстраивала не холодность Марии, а то, что она больше не могла видеться с ее отцом.

Она сделала снимок покойника на скамье. Святотатство, конечно, но она сделала это, чтобы подтвердить факт его существования на случай, если никто больше о нем не вспомнит. Потом поспешила в кафе, чтобы сообщить о смерти (она никогда не берет мобильный на утренние прогулки, чтобы ей не мешали думать, – правда, не то чтобы ей часто звонили).

Кафе еще закрыто. На часах половина десятого, а они открываются только в десять. Как она могла об этом забыть? Она думает идти дальше, но замечает сквозь стекло Мирью и стучит. Никто не подходит. Она снова стучит и кричит, что у нее срочное дело.

Это, конечно, ложь. Мужчине на скамейке все равно, приедет «скорая» через десять минут или через двадцать.

Наконец Мирья (которой только что позвонил Филипп, чтобы убедить ее, что он отличный парень и что эта была случайность, он был пьян и раскаивается, и не пойти ли им поужинать вместе) отпирает дверь.

– Там на скамейке лежит покойник! – говорит София. – Можно позвонить от вас в полицию?

Мирья смотрит на нее круглыми глазами, жирно подведенными черным карандашом, – такое у нее с утра было настроение.

– Покойник? – переспрашивает она.

София кивает.

– Входи.

Она ведет ее в кухню, где стоит телефон. София набирает номер.

Пока она говорит, Мирья изучает ее адамово яблоко. Спустя четверть часа прибывают «скорая» и полиция.

В ту же минуту скамейку окружает целая толпа. София с Мирьей наблюдают, как врачи достают носилки, укладывают на них тело и кладут в машину. Как тесто в печь.

Его кремируют или захоронят? И как его зовут?

– Можете позвонить, когда выясните, как его зовут? – спрашивает София полицейского.

– Зачем? – Полицейский беззастенчиво разглядывает ее грудь.

Накладная? Или она в лифчик вату или газету подкладывает?

– Хочу пойти на похороны.

– Зачем?

Взгляд его опускается ниже. Теперь он гадает, как ей удалось спрятать член и яйца.

– Потому что она хочет пойти на похороны, – отвечает Мирья, вставая с ней рядом.

Взгляд полицейского перемещается на Мирью. Оценивает лицо, грудь, бедра, ноги. Стопроцентная женщина.

– Вот как, – говорит он, доставая блокнот. – Номер?

И смотрит на Мирью, ждет, что она назовет свой.

– 720-30-01, – отвечает за нее София. – Мобильный хотите?

– В этом нет необходимости, – говорит он, не отрывая глаз от Мирьи, которую в этот момент осеняет. И как до нее раньше не дошло.

Все. Мужчины. Свиньи.

Кроме Филиппа. Филипп был таким милым по телефону. Он раскаивается. Обещает, что они пойдут в дорогой ресторан – и в кино, если она захочет (конечно, захочет, что может быть лучше поцелуев в темном кинозале: Мирья – неизлечимый романтик).

Но этот придурок в полицейской форме – форменная свинья.

– Пошли. – Она берет Софию за руку и тянет ее прочь от похотливых глаз полицейского.

Почувствовав прикосновение теплой руки Мирьи, София начинает плакать. Она плачет бесшумно, как в детстве, чтобы никто не видел.

Но Мирья видит. И она в ярости. Мирья – ее рыцарь в белых доспехах, кипящий праведным гневом. Она бежит в кухню, чтобы скорее утешить Софию чашкой чая с пирожным.