Огонь в итальянском сердце - Лаура Тонян Страница 6

Я ничего плохого не сделала, но моя грудь быстро поднимается и опускается, дыхание сбивается ко всем чертям. Ноги предательски дрожат. Даже мысль дурная проскакивает: бросится бежать. Но я ведь ни в чем не виновата! Что за глупости?.. Вероятно, это какая-то ошибка.

Маркус буквально бежит ко мне, тогда становится реально страшно. Приятель, который пришел вместе с ним, пытается его остановить, крича на всю улицу. Но дьявольски рассерженный Ферраро лишь отмахивается от него, как от назойливой мухи.

— Успокойся, слышишь?! — он подбегает и, положив руки на плечи Маркуса, сильно сжимает их. — Я говорю, приди в себя!

Тот оборачивается лишь секунд на десять, чтобы отпихнуть друга, пытающего вправить ему мозги.

— Исчезни, Дейл! — Маркус рвет и мечет, он разгневан; ругается на приятеля такими словами, что у меня уши краснеют! — Я сам разберусь!

Он оказывается в двух шагах от меня очень быстро, ничего не успеваю понять. Мое запястье просто оказывается внутри его крепкой внушительной по размерам ладони. Цепкие пальцы впились в руку. Маркус тащит меня внутрь клуба. Зачем? Мое сердце грохочет нереально громко — окружающий мир на несколько мгновений вообще перестает существовать.

— Отпусти! — понимаю, что кричу на него, однако сама не слышу своего голоса. — Отпусти меня! Отпусти!

Словно только что отключили звук, осталась лишь картинка на экране.

— Отпусти, ты слышишь?!

Я так сильно взволнована, что ладони у меня начинают потеть, пульс ускоряется, а страх заглушил все прочие чувства. Маркус дергает меня, дабы замолчала, но ни разу сам ко мне не поворачивается. Он продолжает волочь меня за собой, как собачонку. Вместо поводка — моя рука.

— Оставь меня в покое! Ты просто придурок!

Мне уже и самой хочется выругаться, хоть это не в моих правилах. Я и зла, и напугана. Не имею понятия, что делать с человеком, которому плевать на мольбы, а его друг всего-то и делает, что бежит рядом и уверяет того в неверности принятых решений.

Отличная помощь!

Когда мы оказываемся в баре, все принимаются суетиться. Окружающие звуки постепенно возвращаются на свои места. Исайя и его работники пытаются образумить Маркуса, и все же тот тянет меня в сторону лестницы, а, подойдя к краю, хватается за другую мою ладонь и толкает вперед. Я чуть не сломала ногу и едва удержалась на крутых ступенях! Он идет сзади, прокричав ребятам наверху, чтобы держались от него подальше.

Все, что я могу повторять про себя — это:

«Я ненавижу тебя!»

«Я ненавижу тебя!»

«Я ненавижу тебя!»

Маркус открывает единственную дверь на цокольном этаже и пихает меня в комнату. Он закрывается, оставляя нас с ним один на один. Здесь нет ни одного окна. В самую последнюю очередь я думаю о том, чтобы осмотреться, но громадный стол напротив двери, который я успела заметить, указывает на то, что, скорее всего, это — чей-то кабинет.

Кабинет Исайи. Сумка на длинном ремешке падает с моего плеча на пол, я даже не стараюсь ее удержать. Только смотрю на Маркуса, как перепуганный зверек, и дышу часто. Наверное, покраснела вся… И что? Плевать! Εсли я и считала его когда-то привлекательным, если хоть и уважала его на толику, то сейчас все испарилось. Все! Дрожащие губы никак не могут выговорить то, что просит язык. Я должна задать вопрос, но ни черта не выходит.

Маркус то и дело сжимает ладони в кулаки, а затем разжимает вновь. Он глядит на меня зло, исподлобья. Только сейчас мне удалось заметить, что глаза у него красные. Он же… отца похоронил. Пьет, не высыпается и…

Не жалеть! Да, это я умею…

— Журналистка, значит? — угрожающим полушепотом.

Он подходит ближе. Я морщусь от отвращения, опускаю глаза, чтобы не смотреть на него. Но дрожь унять не получается. А взбудораженное дыхание выдает меня с головой.

— Вот, читай! — звереет Марк, доставая из заднего кармана узких джинсов телефон. Он сует мне его поднос. — Читай, что тут написали твои коллеги! Читай! — Он поднимает мое лицо за подбородок, заставляя воззриться на него. — «В последние годы жизни Николо Ферраро был в ссоре с единственным сыном. Маркус Ферраро гнушался собственного отца и пренебрегал визитами в родной дом». — Процитировав кусок из статьи, я вижу, как он стряхивает слезу, скатившуюся по щеке. — Как пафосно, да?

С особой грубостью он отбрасывает в сторону мой подбородок. Голова дергается, словно Марк дал мне пощечину. Я едва сдерживаю слезы. Даже не представляю, как у меня до сих пор получается не разреветься. Но, вероятно, ему видно, что я хочу это сделать. Маркус бродит вокруг меня, как волк, нашедший свою добычу. Я разворачиваюсь снова, снова и снова, чтобы следить за его намерениями и дальнейшими выходками. У него опять мастерски выходит удивить: остановившись у массивного деревянного стола, он сбрасывает с него все. Каждую, к черту, деталь. Это падает на пол, что-то разбивается и ломается. Настольный светильник больше никогда не будет целым. Я перевожу ошалевший взгляд с него на Маркуса.

— Я НЕ ГНУШАЛСЯ ОТЦА! — он горланит и, между тем, рычит, точно животное. — Я НИКОГДА НЕ ПРЕЗИРАЛ ЕГО! А ЕСЛИ И ТАК, ТО НИКОМУ ДО ЭТОГО ДЕЛА НЕТ!

Марк не контролирует ни своих слов, ни жестов. Выбрасывает руки в стороны, ногами пинает мебель с такой силой, что та почти отлетает к стене. Я до сих пор чувствую боль в подбородке.

— Как же я устал от вас — газетчиков, — он продолжает значительно тише, но потом, не глядя на меня, вновь повышает тон надтреснутого голоса: — С тех пор, как я начал сниматься, вы просто… вы не даете мне дышать, это ясно?! — бросает Маркус с не скрытой враждебностью, повернув ко мне лицо.

Его волосы порядочно растрепаны, мелкие пряди стоят торчком и «смотрят» в потолок.

— МОЙ ПАПА УМΕР! ОН РАЗБИЛСЯ! ЕГО БОЛЬШЕ НЕТ! — Он ударяет все, что попадается ему под ноги, а за его бурным выказыванием страданий следует слабое: — Это ясно?

Дыхание у Маркуса прерывистое, затрудненное. Он плачет, глядя в потолок, задевая зубами верхнюю губу. Упирает ладони в бедра и разводит ноги шире, будто уверен, что не удержится от падения. Меня трясет, я боюсь вставить хоть слово. Вжав голову в плечи, ощущаю ужасную тревогу, которая пробирает до костей. Марк не владеет собой, он не отвечает за свои поступки. Страшно — ведь он вполне может причинить мне вред.

Возобновив круговые движения вокруг меня, Ферраро рассуждает, активно размахивая рукой:

— Где бы я ни был, что бы я ни делал, вы везде лезете! Вам все интересно! — интонация с каждым новым предложением становится только выше и грознее. — Я проклинаю вас, вашу сучью профессию! — Тыча пальцем в пол, он смотрит на меня и морщится то ли от душевной боли, то ли от брезгливости ко мне. — Моя модельная карьера подошла к концу, — положив ладони на лоб, он трясет головой и выглядит немного безумным. — Она никогда мне особо не нужна была. Никогда. Но из-за таких, как ты, — он направляет на меня указательный палец, — я возненавидел самого себя! Мне хотелось раствориться в воздухе, лишь бы меня оставили в покое! Ты понимаешь?! — вмиг подлетев, Маркус цепляется за мои предплечья и встряхивает меня, словно тряпичную куклу.