Край вечных туманов - Роксана Гедеон Страница 57

Каким-то чудом Лескюр, еще живой, пришел в сознание, словно почувствовал, что его отряд намеревается запятнать себя бесчестьем. Нечеловеческим усилием воли приподнявшись на носилках, он хрипло заговорил, и звук его голоса мгновенно заставил крестьян благоговейно умолкнуть.

– Кто здесь готовит казни? Ты, Налей-Жбан? Или ты, Крадись-по-Земле? – пылающие глаза Лескюра остановились то на одном, то на другом помощнике. – Может быть, вы решили стать палачами? Наше дело – не месть, а война. Бог на небе отомстит за наши жертвы, нашу королеву и нашего короля. Не берите на себя роль судей, будьте только воинами. Синие в Париже поставили гильотину – они варвары, у них нет веры. Но ведь у нас есть наша религия, и мы не станем дикарями…

Бретонцы сурово молчали. Они были до мозга костей преданы маркизу, кроме того, они были суеверны и считали, что голосом умирающего вождя говорит сам Господь. Задыхающийся, с трудом произносящий слова, хрипящий от ран Лескюр с кровью на губах был в их глазах мучеником за веру и короля.

Маркиз не удовольствовался этим. Чтобы быть до конца уверенным, что и после его смерти пленных не расстреляют, он заставил бретонцев стать на колени и на святом распятии поклясться в этом. Словно какая-то нечеловеческая сила поддерживала жизнь в этом человеке: Тюрпен был уверен, что Лескюр умрет еще вчера, а он до сих пор жил. Когда клятва была произнесена, маркиз упал на носилки, сжимая зубы от боли. Его унесли в дом. За носилками шествовал аббат Коффен, призванный для исповеди и последнего причастия.

Фанатичные грубые бретонцы откровенно плакали. Никто не понимал, что теперь надо делать. Командир погибал, все были разобщены.

Плас-Нетт, помощник маркиза, позаботился о том, чтобы мы и в Лавале хорошо устроились. Нас поселили в доме какого-то республиканца, недавно повешенного; семья его делась неизвестно куда. Здесь было несколько комнат, довольно хорошо обставленных. Я уложила измученных детей спать. Было немного не по себе от того, что приходится пользоваться чужим имуществом, да еще и имуществом врага. Мы, конечно, ничего не возьмем, но все-таки…

Я думала, что не смогу уснуть, зная, как Лескюр страдает, но мало-помалу усталость взяла свое. Я забылась в тяжелом сне на несколько часов. В конце концов, я еще не совсем оправилась от раны и нуждалась в отдыхе.

Когда я проснулась, был уже вечер. Дети сидели за столом и ели рисовую похлебку, наспех сваренную Маргаритой. Я слышала голос Мьетты, сердитый и раздраженный:

– Почему мы сидим в этом городе? Эти бретонцы теперь без маркиза ничего не смыслят. Лаваль никем не охраняется. И они еще называют это убежищем! Они даже не знают, что творится в округе. А я слышала, что целая армия Клебера движется сюда… То-то мы попляшем, если синие нападут!

Я вынуждена была признать, что она говорит правду. Никакого командования в отряде больше не существовало, каждый делал, что хотел. Пожалуй, лучше было бы спрятаться в лесу, а не в Лавале. Но Лескюр, кажется, полагал, что Клебер разбит у Туфу.

Дверь распахнулась, и на пороге показался Брике. Его лицо сейчас было такое же, как и его малиновая куртка.

– Что произошло? – спросила я.

– Все кончено, ваше сиятельство. Он умер, умер!

– Лескюр умер?

– Да. Он передал вам вот это…

Брике явно стал честным малым, раз не присвоил то, что было передано мне. Я осторожно взяла у него вещь, отданную Лескюром. Это было кольцо тонкой работы с великолепным огромным сапфиром. Он передал мне его на память…

Я долго сидела за столом, уставившись в одну точку и перебирая в руках кольцо. Все было кончено, Луи Мари прожил больше, чем это возможно при таком ранении, но это была лишь отсрочка неизбежного. Судьба не стала ко мне милосерднее. Напротив, она поступила еще безжалостней и коварней: она подарила мне надежду, а потом вдребезги разбила ее.

– Да полно вам, голубушка! – воскликнула встревоженная Маргарита. – Вы меня не на шутку пугаете. Эдак и с ума сойти можно! Не сидите вы молча. Выпейте-ка чаю…

Я порывисто поднялась и, задыхаясь от горя, бросилась в смежную комнату, крепко захлопнув за собой дверь. Мне надо побыть одной. Надо все осмыслить…

Я плакала целую ночь – плакала, как ребенок, с детским отчаянием. Плакала от того, что Лескюр погиб и что я осталась одна. Я не знала, что теперь буду делать. Отряд распался, да и у меня не было сил бродить по Бретани. Надо что-то придумать. О Боже… что?

5

Синие ворвались в Лаваль неожиданно, одним стремительным ударом кавалерии опрокинув малочисленные защитные ряды белых.

– Бей и руби роялистских ублюдков!

– Покажем им санкюлотскую руку!

Это была опытная армия, вероятно, состоявшая из солдат Революции, переброшенных с восточного фронта. У них была сильная артиллерия, которую можно было бы использовать и против более укрепленного города, чем Лаваль.

Были прохладные сентябрьские сумерки. Я выбежала на крыльцо, встревоженная непрекращающейся стрельбой на улицах. И увидела Брике, перелезающего через забор; он мчался ко мне, отчаянно размахивая руками.

– Что случилось? – крикнула я.

– Синие, мадам! Скорее собирайтесь, надо уносить ноги!

– А где же отряд?

– Не знаю. Там такая неразбериха… Каждый бежит куда глаза глядят.

Я опрометью вернулась в дом.

– Маргарита, собирай вещи! Аврора, одевайся побыстрее! Ты уже взрослая, нечего ждать помощи! И ты, Шарло, тоже.

Я бросилась к Жанно – он был самый маленький, лихорадочно натянула на него крестьянскую парусиновую куртку, завязала шлейку на штанах. Боже, какая бедность…

– Обувайся в сабо, Жанно! Мы убегаем отсюда.

Маргарита быстро собрала в платок горшок с недоеденным вчера рисом и овощами, поставила флягу с сидром и завязала все это в узел. Я машинально проверила, на месте ли зашитое в кожаный мешочек кольцо. Я хотела сохранить эту память о Луи Мари, но мне по опыту было известно, что, когда бродишь по революционной Франции и скрываешься, драгоценность рано или поздно у тебя отбирают. А так, зашитое в мешочек, кольцо сойдет за ладанку или святые мощи.

– Я готова, мадам, – сообщила Маргарита.

– Быстро, быстро выходите!

Я полагала, что мы спустимся через садовую калитку к тихой лавальской улице, а там пойдем спокойным шагом, как обыкновенные беженцы. Сейчас их было полно в Бретани. Ведь у меня на лице не написано, что я аристократка и была в отряде Лескюра. В своем крестьянском платье я легко сойду за простую бретонку. О Маргарите можно сказать, что она моя мать, а Мьетта – сестра. Правда, у нас нет никаких документов…

Я не успела обдумать эту мысль. Дети, стуча тяжелыми деревянными башмаками, побежали вслед за Брике, он должен был провести их к калитке. Поддерживая под руку Маргариту и помогая ей нести узел, я тоже вышла из дома.