Ярцагумбу - Алла Татарикова-Карпенко Страница 54

Осень увядала. Сухая, поджарая ее рыжина седела и истончалась, горела и дымилась, источая прощальные ароматы.

Замок продолжал принимать их страсть в себя, в каждый их приезд, становясь все прозрачнее.

Замок таял. В нем поселялся холод.

– Тебе и сейчас здесь нравится? Скоро приедет Борис.

– Как обычно. Почему ты зовешь его всякий раз, когда мы здесь?

– Нельзя забывать о делах, мой мальчик. Сегодня он привезет Хельгу.

– А ей-то что здесь делать?

– Собрание родственников в рушащихся интерьерах.

Дан повернул к ней изумленные глаза:

– Каких родственников?

– Шучу. Собрание акционеров. Акции – мысли. Надо кое-что обсудить. Эти двое – очень близкие мне люди. Самые близкие из живых, не считая сына. Он – вне сравнений. А ты можешь прокатиться до Гданьска один. Возьми ключи. Не слишком гони. Береги себя!

– Я ревную тебя к Борису, – повернулся он уже у входа.

– Ты не имеешь права меня ревновать.

Она произнесла это тоном, не терпящим возражений, но лицо ее было равнодушным, пустым.

– Зато я имею право трахать тебя. Когда захочу. И впредь я буду делать это, когда посчитаю нужным. Когда я посчитаю нужным, понимаешь? – прошипел Дан.

– Успокойся. Когда, кого и как… Поезжай, мой милый мальчик.

Дни будто притормозили свое движение. Элза уехала в Варшаву в командировку, пообещав заодно повстречаться с приятелями с киностудии, поговорить о возможности съемок. Дан остался на попечение заботливой Хельги. Теперь ему не были поставлены условия затворничества, чтения книг и просмотра фильмов. Он выезжал в город, но если собирался выпить, за руль не садился, а вызывал такси. Как-то в центре, заранее позвонив, его подхватил Борис. Этот человек сам по себе не вызывал у Дана раздражения, напротив, симпатию, – какой-то уютностью фигуры, уравновешенностью поведения, надежностью. Борис, по мнению Дана, был, что называется, нормальным мужиком. Если бы не их отношения с Элзой. Всякий раз при встрече с ним Дан не мог подобрать верного тона, чувствовал себя не в своей тарелке, зажимался. Борис не стал стеснять его преамбулами, сразу протянул рюкзачок.

– Держи. Твой? Ты его в кафешке на променаде в Сопоте забыл. Чего ж за ним не съездил?

– В Сопоте? Когда? А я там был?

– Хорошо же вы, видать, тогда погуляли. Разумеется, был. Тебя там официанты до сих пор вспоминают. Анекдоты рассказывают про то, как ты эротические танцы с незнакомыми польками отплясывал. У меня владелец этой точки приятель. Он мне твой паспорт показал, всё лето не знал, где искать такого русского эротомана. Я на фото глянул – ты. Везунчик, однако.

Дан сунул паспорт во внутренний карман лайкового пиджака.

– И давно ты рюкзак нашел?

– Да больше месяца назад.

– Как? Элза знала?

– Знала. Ну, куда тебя подвезти?

– Домой, наверно, не хочу никуда, дискотеки надоели. Поужинал в ресторанчике, пора и честь знать.

– Ты что под «домом» подразумеваешь? – глянул Борис мимо Дана.

– В смысле? – казалось, не понял вопроса Дан.

– Я так понимаю, ты не в курсе. Ты свободен. И желательно забыть адрес. Рады не будут.

– Какой адрес?

– Элзы. Она просит больше не беспокоить. Твое время вышло, – подытожил Борис, и в его интонации чувствовалось нежелание говорить все это.

– Как это? – сглотнул Дан.

– Да ты не расстраивайся. Тебе же лучше. Поверь. Она могла и куда жестче поступить. Ты ошибок много наделал. Да вы все так – в зобу дыханье спирает, головокружение от успехов свет застит, кум королю, сват министру! Куда там! Ничего не слышите, ничего не видите, машины, шмотки, развлечения! И ее тело. А ты ее глаза без линз когда-нибудь видел? Они голубые и абсолютно прозрачные. Знаешь, плотности не имеют. И видят эти глаза плохо. Потому линзы и нужны. Не просто декоративные, нет – с диоптриями. Когда в ее глаза без линз смотришь, очень страшно делается. К тому же она пепельная блондинка от природы. Страшно, оттого что на первый взгляд – ангел во плоти, а в глаза заглянешь – бездна затягивающая. Нехорошая. Многому есть объяснение, конечно.

– Подожди! Я прошу тебя, давай поговорим!

– О чем?

– О ком. О ней. Пойдем, посидим куда-нибудь. Я приглашаю.

Громада костела Пресвятой Девы Марии нависала тяжестью и объемом, дыбилась, острилась шпилями, вонзалась в темнеющее небо, поражала резким несоответствием отточенных карандашей малых башен – основной, безглавой, с почти плоской крышей. Мужчины молча и длительно огибали темные стены, углубились в переулки.

Борис бросил:

– Ты знаешь, что в этот костел входит двадцать пять тысяч человек?

– Сколько? – высоко протянул Дан.

– Смешной ты, парень. Зайдешь – убедишься, пространства колоссальные. Не иначе, самый объемный собор в мире.

Бар был полон народу, но через время все затихло, посетители рассосались, Дан и Борис перебрались от стойки за столик на двоих, официант запалил свечку, принес коньяку, лимон, десерт.

– Я знаю, ты тоже сладкоежка, – пододвинул вазочку с чем-то замысловатым Борису Дан.

– Бывает… Спрашивай. Я понимаю, хочется поговорить о человеке, который для тебя много значит.

– А разве для тебя – нет?

– Видишь ли, я – совсем другое дело. Нас связывают дела. Годы… – уходил от прямого ответа один.

– Ты же любишь ее. Как ты меня-то терпел? – требовал откровенности другой.

– Тебя? Ну ты с места в карьер. Ты, кажется, не понимаешь пока главного. И объяснить я, наверное, тебе не сумею. Сам дойдешь постепенно. Поразмышляешь, и потом, может быть… Не знаю…

– А русскому ты ее научил? – будто не слышал Дан.

– Да она же наполовину русская. На четверть кашубка, на четверть немка. Еще тот замес.

– Русская? Как это? – поразился Дан.

– Она с 1958 года. Ее мать приезжала в Москву на Фестиваль молодежи и студентов. Знаменитый фестиваль! После него в России много черных ребятишек народилось. Африканцы по себе память оставили. Темпераментные. А от русских парней в страны соцлагеря девушки пригожие домой начинку в животах повезли. Фестиваль молодежи! Гормоны всех стран соединяйтесь! Жениться на иностранках тогда строго-настрого запрещено в СССР было. Тебе не понять. Вы сейчас ничего не боитесь – без паспорта, без денег – Европа моя! А тогда – любовь, не любовь, нельзя и все тут. Три года к тому времени, как занавес железный упал. Всего три года. Иная психология, идеология, принципы, дисциплина. Мать Элзы так замуж и не вышла. Хельга соседкой по квартире была. Как брата своего старшего в семидесятом во время волнений против советского режима потеряла, совсем одна осталась. Он у нее и за отца, и за мать был, сиротами росли. Стала жить с Элзой и ее матерью. Вроде как родственница. Объединили свои квартиры, съехались. Потом Элза уехала в Питер учиться – отец ее помог по линии соцлагерного содружества в универ попасть. Русский отец, понимаешь? Он профессором был. Филолог. Без нее здесь, в Гданьске, умерла мать. На руках у Хельги. Сердечный приступ. Элза приехала на похороны с отцом. И я с ними: профессор в России семью имел, жену взял с ребенком. Я и есть этот сын. Так что мы с Элзой тоже как бы родственники.