Великолепный век Сулеймана и Хюррем-Султан - П. Дж. Паркер Страница 54

Евнух словно не замечал Давуда, который умело водил губкой по телу Сулеймана. Он быстро шагал по скользкому мраморному полу хамама; приблизившись к султану, евнух опустился на колени и со вздохом произнес:

— Господин мой, Тень Бога на Земле, великий визирь просит тебя о встрече. Ему нужно поговорить с тобой.

— Пусть войдет!

Ибрагим вошел в жарко натопленный хамам в полном облачении; по обычаю, на нем был зеленый кафтан.

Сулейман улыбнулся:

— Присоединяйся ко мне, друг мой. Пока мы с тобой беседуем о государственных делах, Давуд может обслужить нас обоих.

Ибрагим послушно удалился в прохладный предбанник, где снял одежду, а затем вернулся и лег на мраморную плиту рядом с Сулейманом. Он с подозрением покосился на Давуда, который молча полил его подогретой водой.

— Ибрагим, говори свободно. Давуду можно доверять наши самые сокровенные мысли.

Ибрагим по-прежнему подозрительно смотрел на ичоглана. Он немного успокоился, лишь когда ичоглан принялся сильными пальцами разминать ему спину. Сулейман увидел, что озабоченное лицо друга постепенно разглаживается. Давуд продолжал работать; Сулейман нежно коснулся локтя Ибрагима.

— Сулейман, я скучаю по твоим ласкам, — негромко заметил великий визирь.

Не переставая гладить Ибрагима, Сулейман спросил:

— Разве Хатидже не отнимает у тебя все силы?

Ибрагим широко улыбнулся:

— Ты прав. Твоя сестра во многом похожа на тебя. Ее желание велико, и она доставляет мне огромную радость. Но, хотя она произошла из того же лона, что и ты, она не обладает той плотью, по которой я тоскую.

Давуд встал и обошел двух мужчин, лежавших на плите. Ибрагим следил за ним взглядом. Он оценивающе осмотрел обнаженного ичоглана, а затем снова повернулся и посмотрел Сулейману в глаза. Давуд опустился на колени и принялся массировать затылки султану и великому визирю. Оба блаженно вздохнули.

Наконец Сулейман заговорил:

— Ты сейчас занимаешься египетскими делами; тебе пришлось многое изменить там после мятежа нашего глупого наместника, который желал отделиться от Османской империи… Кроме того, ты возглавил наше войско, которое воюет на севере… Подобно тебе, друг мой, я также решил многое изменить в своей жизни. Недоразумения развеиваются, и мой путь становится все яснее. Так как ты твердой рукой возглавляешь войско империи, у меня появилось время заняться личными делами и привести их в порядок — к полному удовольствию всех заинтересованных сторон. Но не тревожься, в моей жизни всегда останется место для твоих нежных ласк. Я тоже тоскую по той радости, которую способен доставлять мне только ты.

Давуд нащупал на шее Ибрагима больное место. Великий визирь вскрикнул и сурово посмотрел на ичоглана. Тот продолжал как ни в чем не бывало разминать ему мышцы.

— Сегодня, друг мой, — продолжал Сулейман, — приходи поужинать со мной. Твои покои по-прежнему рядом с моими. Они давно остыли; им недостает твоего тепла.

Ибрагим успокоился. Он взял Сулеймана за руку и поднес ее к губам, но, когда он заметил, как близко к голове Сулеймана находится мужское достоинство ичоглана, его взгляд снова устремился на него, к его вьющимся черным волосам.

Ибрагим встал, собираясь уходить.

— Увидимся на закате, господин.

Покосившись на Давуда, он погладил Сулеймана по щеке тыльной стороной ладони и быстро вышел.

Сулейман перевернулся на спину. Он пристально наблюдал за ичогланом, который невозмутимо продолжал делать свое дело. Когда его руки пробежали по груди султана, Сулейман приподнял голову и крепко схватил ичоглана за руки. Давуд замер.

— В чем дело, Давуд? Что случилось? — спросил Сулейман.

Давуд прижал ладонь к теплой подмышке Сулеймана, пропустив между пальцами густые поросли волос.

— Господин, я не имею права судить другого, особенно если он неизмеримо выше меня по положению…

Сулейман жестом велел ему продолжать:

— Мой ичоглан, можешь смело высказываться, не боясь наказания.

После недолгой заминки Давуд сказал:

— Ты часто говоришь о том, как любишь свою одалиску Хюррем, и все же жаждешь плоти своего друга Ибрагима. Прости, господин, но я не понимаю, как мужчина может тянуться к столь разным источникам наслаждения и обоим оставаться верным…

Сулейман улыбнулся:

— Ты ведь тоже любишь свою Александру, верно?

Давуд кивнул.

— Мягкость и красота женского тела не сравнятся ни с чем, но люди соединяются не только для продолжения рода, и не только нежнейшее женское тело способно довести мужчину до безумия. Я ни за что не променяю Хюррем ни на какую другую женщину — сама мысль об этом мне отвратительна. — Говоря это, Сулейман рассеянно провел рукой по бедру Давуда и потрепал волосы, растущие у того внизу живота. — Но сближение мужчины с мужчиной также доставляет наслаждение… Я люблю Ибрагима, как брата, с семи лет. Нас с ним многое объединяет. Мы вместе росли, вместе взрослели. Мы заглянули в свои души и открыто возрадовались близости друг друга. Я никогда не имел близости ни с каким другим мужчиной, кроме него, ведь он часть моей жизни, которая неразрывно связана с его жизнью.

Ичоглан смущенно нахмурился. Сулейман продолжал пытливо смотреть на молодого человека, не убирая руки с его бедра.

— Ты говоришь, что любишь свою Александру, и я нисколько не сомневаюсь в силе твоего чувства. Но я также заметил: когда ты омываешь мою плоть, ты делаешь это так нежно и смело, как ни один ичоглан до тебя.

Давуд вспыхнул и дернулся. Сулейман нежно взял его за руку и положил туда, где она была раньше.

— Давуд, тебе нечего стыдиться. Телесные радости необходимы. Твоя нежность чрезвычайно радует меня; она дарует мне сладкое утешение, мне приятно, что ты рядом, что твои сильные руки касаются моего тела. Но… — продолжал он, ведя пальцем по животу Давуда, — ты должен быть честен с самим собой. Не делай того, что противно твоей душе. Не позволяй увлечь себя вожделению или распутству. Твое сердце, — он постучал пальцем по груди молодого человека, — само поймет, истинно ли его желание и не основано ли оно на животной лжи.