Светоч - Лариса Шубникова Страница 54

– Владушка, ступай домой, ведь с ног валишься, – рыжая всхлипывала. – Который день в слободке. Кому ж легче станет, коли ты выгоришь и в Навь отойдешь?

– Беляна, ты иди. Сама бледная до синевы, – Влада махала рукой на рыжуху, сидя на полу у лавки болезной бабы. – Как же уйти? Ведь на сносях она, помрет, так и дитё сгинет. Ты позови ко мне Исаака. Беляна, стрел берегись!

– Чтоб им потонуть всем, чтоб наново родиться и в огне сгореть заживо! – вопила Беляна, корила варягов. – Где Глеб?!

– Поторапливайся, милая, – Влада водила руками над лежащей бабой. – Погляди на подворье у Зурков, не вернулась ли наново напасть? Вторым днем видала я, как Буёк-подлеток пятнами пошел. Если вернулась, меня кликни.

– Тьфу! – злилась рыжая, ногой топала. – Помрешь, так меня не виновать! – с теми словами выскочила из ложни и побежала на улицу, откуда уж второй день доносились крики, стоны и свист стрел, какими щедро сыпали варяги.

Новоград полыхал: в торговой сторонке зарево стояло с ночи. Ремесленной досталось меньше, но и там не без потерь. Влада ходила туда поутру, тянула с Калинова моста всех, кого могла. Люди бросались к ней, на коленях просили о милости и помощи. Ведунья не отказывала, себя сливала целиком, высушивала силы, но и полнилась: народ требы клал щедро и Ладе Пресветлой, и Ягине Премудрой за явь сбереженную и живь ближних и любых.

Дружина Новоградская стояла крепко, сдерживала ворога, как могла. Влада видела Нежату, что вел за собой остатки своего войска и молила о нем и Ладу, и Ягиню, и Перуна Златоусого. Знала, что себя не щадит, стоит насмерть, обороняя народец и град. Промеж того и о Глебе сокрушалась. Звала его, шептала ежечасно:

– Где ж ты, воевода? Вернись, оборони, помоги!

Чуяла, что не слышит ее Чермный, но звала, шептала и уповала на скорое возвращение. Верила ему, как самой себе, а то и больше. Да и в него верила, знала твёрдо – явись Чермный в Новоград сей миг, варяги и сами сбегут, побросав мертвых, позабыв живых, тех, кто в ярости Перуновой бросился первым в ворота града и крошил дружинников, располовинивал тулова от шеи до пояса, поливал кровушкой широкие улицы богатого городища.

– Тут я, красавица, – в ложню ступил Исаак: голова обмотана тряпицей, сам в саже, рубаха разодрана.

– Спаси бо, – Влада поманила черноокого к себе. – Вызнай, быть ли смерти?

– Нет, оздоровеет, – Исаак стянул тряпицу, вдохнул поглубже. – О ней не тревожься. Там на улице баба сидит… – замялся. – Сходи, глянь.

Влада вмиг на ноги поднялась и пошла вон из дома. На подворье скверно – заборец невысокий выгорел едва не целиком, кое-где завалился. А на улице и того хуже! У соседнего домка дитё лежало мертвое. Сердобольные накинули на маленькое тулово холстинку, а ножка с белой пяточкой выглядывала из-под покрова.

Ведунья запретила себе слезы и крик горестный, пошла за Исааком, что уж опередил ее шагов на десяток. По сторонам не смотрела – боялась не сдержать рыданий – шла торопко, поспешала.

За проулком увидала на земле мертвяка, рядом с ним бабу, а опричь нее детей – мал мала меньше. Та рыдала, обнимала бездыханное тело, причитала горестно:

– Куда ж ты, любый? Почто оставил? – и гладила белой рукой лицо мертвого.

Исаак подошел, зашептал на ухо ведунье:

– От нее смертью несёт. Чую, хочет руки на себя наложить, – стянул тряпицу с лица, вздохнул. – Влада, детей осиротит. Куда ж им деваться?

И опять Владка слезы сдержала, сглотнула тугой ком, что встал в горле. Двинулась к бабе рыдающей, и потянулась к ней силой:

– Забудь, милая, не было ничего. Дети голодные, ждут мамку, каши просят, – и лила дар, окутывала бабу лазоревыми искрами.

Та вняла: головой помотала, провела руками по лицу, будто сгоняла с глаз пелену. А потом поднялась, утерла щеки рукавом и принялся детей собирать. Девчушку на руки подхватила, сынка вихрастого за руку цапнула, а тот, что побольше сам ухватился за материн подол. Так и пошли по улице, а там уж в самом ее конце, свернули на подворье, что осталось целым, не пожженным.

– Исаак, помоги, – пошла к мертвяку, ухватилась за ноги и потянула его в пустую домину, опричь которой он лишился живи.

Так и доволокли тулово, уложили на полу в сенях. Черноокий метнулся в гридню, ухватил шкруру с лавки и накинул на мертвого.

Потом уж оба выскочили на улицу, да и двинулись дальше – искать горемычных, облегчать боль и беду непосильную. У княжьей стогны увидали Божетеха в грязной рубахе, с глубоко запавшими глазами. Тот посохом стукал по земле, требы клал всем подряд, молил богов светлых, темных и прочих всяких, чтоб дали сил дружине Новоградской, оборонили людишек и не отнимали живи воев сверх того, что уже забрали.

– Исаак, пойду к Божетеху, помогу, – Влада уж двинулась с толстопузому, но услыхала крики и вой варягов!

– Ворота снесли! – на вечевую стогну влетел конный. – Наших ломят! Уходить надо, падёт град!!

И тут же со всех сторон крики полетели, раздался топот многих ног: заметались люди, зарыдали дети. Кони сбились в кучу у края стогны и их надсадное ржание напугало Владу едва ли не больше, чем дурная весть гонца. Ведунья и сама затрепыхалась, заметалась и если бы не Божетех, что ухватил за подол изгвазданной запоны, побежала бы вместе с толпой, что волной хлынула со стогны в сторону Волхова.