Тайная алхимия - Эмма Дарвин Страница 53

Отплывая из Флашинга, чтобы вернуть Эдуарду корону, мы знали, что никогда еще не пускались в более рискованное предприятие.

Силы наши были невелики: его светлость герцог Бургундский выделил нам лишь столько людей и золота, сколько требовалось, чтобы доказать его врагам и его жене, что он поддерживает дело Эдуарда.

Едва завидев берег Норфолка, мы заметили и корабли Уорика. Город Линн был вооружен и готов защищаться, готов захватить нас в плен, и мы волей-неволей сделали поворот и двинулись на север.

Луи стоял на носу, наблюдая за темными пятнами, которые шторм разбросал по воде.

Я прикоснулся к его плечу, и Луи повернул голову.

— Любимый, — сказал я тихо, — прежде чем мы вверим свои жизни Фортуне, я дам тебе это.

Я вложил в его ладонь мешочек из телячьей кожи, и Луи распустил завязки. То было кольцо с печаткой: я заказал его у лучшего золотых дел мастера в Антверпене, прежде чем мы покинули Нидерланды. Кольцо было из тяжелого золота, с гравировкой в виде раковины пилигрима, посетившего Компостелу, [76]потому что Луи дважды побывал там, ища благодати в святилище Святого Иакова. На внутренней поверхности кольца, той, что касалась его кожи, был вырезан наш тайный знак: Ясон и его корабль, проходящий через сталкивающиеся скалы. [77]

Луи улыбнулся и надел кольцо на палец, потом обнял меня, как делают мужчины в преддверии битвы.

— A Dieu, mon amour, — пробормотал он так, чтобы его услышал только я один. — Nous nous rencontrions au ciel. [78]

Теперь, спустя столько лет, слова его исполнились: Бог и вправду желает, чтобы мы встретились на Небесах, и я молю Бога еще и о том, чтобы я смог терпеливо вынести чистилище, зная, что Луи присоединится ко мне там.

Нас окружает тусклый жаркий дневной свет.

Езда верхом гасит свет внутри меня и словно наливает мою душу свинцом. Я много раз проезжал днем подобные расстояния, и сейчас мы недалеко от Понтефракта — конца нашего путешествия. Но теперь я вынужден смириться с тем, что отказывался признавать: никто не придет мне на помощь. Может, я был дураком, что надеялся на такое. Но если шанс получить помощь и существовал, теперь он исчез.

Я пытаюсь сказать себе, что это дьявол вцепился в меня, чтобы ввергнуть в греховное отчаяние, когда помощь, возможно, еще и придет. Но я не могу до конца в такое поверить: мое отчаяние порождено Божьей правдой.

Конечно, у меня множество грехов, как и у любого человека, и отчаяние — не последний из них, но и не самый большой. Только истинное раскаяние может меня спасти, я знаю это и раскаиваюсь. Однако я никогда не думал о нашей с Луи любви как о греховной. Это все равно что поверить, будто белое — это черное.

Может быть, мое преимущество — или, наоборот, преграда — в моих познаниях. Я прочитал достаточно трудов святых людей, таких как Элред Ривосский, [79]чтобы знать, что даже в его время, во времена Генриха II, истинная любовь между двумя мужчинами не считалась греховной и их вожделение друг к другу почиталось не более греховным, чем вожделение мужчины к женщине, или пьянство, или драки. Однако теперь в проповедях говорят, что мало какой грех хуже этого, разве что убийство.

Как меня рассудит Бог? Я много раз признавался в своем грехе и пытался почувствовать это грехом, как велят нам Рим и его святые. И все-таки, хотя суждение Рима меняется, суд Божий — и Его мудрость — остается неизменным, а любовь Его бесконечна. Как может быть грехом в Его глазах то, чем мы занимались с Луи, когда это происходило от силы любви, которую сам Господь даровал человеку?

Один из вооруженных всадников показывает вперед, в голубую даль, на расселину, за которой высятся огромные скалы, увенчанные широкими, высокими башнями Понтефракта.

Уна — Пятница

Дождь покрывает рябью вялую поверхность реки, прилив еще не начался.

Время ланча. День серый и пасмурный.

После того как Марк завез меня домой, я крепко уснула, меня бросало то в жар, то в холод, то снова в жар… А потом на реке оглушительно просигналил корабельный гудок — так громко, как будто нос парохода навис надо мной. Я проснулась в темноте и лежала с оглушительно бьющимся сердцем, чувствуя пощипывание пота.

Но крепкий кофе, душ, утренние телефонные звонки и договоренность о встречах делают свое дело. Я снова тянусь к телефону и быстро набираю номер.

— Изода Батлер.

— Иззи, это Уна. Послушай, случилась самая удивительная вещь на свете. Марк вернулся.

— Какой Марк?

— Марк Фишер. Вчера он появился в Чантри.

— Господи! Спустя столько лет! Как мило. И как его дела? Надеюсь, хорошо.

— Прекрасно. Послушай… Он думает, что мы можем спасти Чантри.

— Что? Как?

— Организовать некоего рода трест. Мы должны встретиться и все это обсудить.

— Мы?

— Гарет, Марк и я. И Лайонел. Ты сможешь приехать?

— Да, конечно. Когда?

— Этим вечером, в Чантри. Лайонел сможет быть там примерно в шесть. Я привезу еду.

— Подожди, моя записная книжка на другом конце комнаты.

Раздается стук, когда она кладет трубку на стол. Я жду и пытаюсь не вспоминать другой, беспокойный сон, темный, как корпус корабля, сон, который все еще нависает надо мной, потому что мне снился Марк.

— Уна? В этот день я занята. Но смогу добраться примерно к восьми. Подойдет?

— Отлично. Тогда до встречи.

— Да, — отзывается она и вешает трубку.

После полуденного дождя везде очень красиво. Солнце раскаляет кирпичи, шифер и даже бетон и, когда такси едет через мост, согревает мое голое плечо. В Блэкхите работают широкие газонокосилки, они ходят взад и вперед по высокой зелени, как корпуса галеонов, подминающие океанскую воду. Запах срезанной травы врывается в окно такси.