Тайная алхимия - Эмма Дарвин Страница 52

Ричард кивнул, а потом воды вокруг стало меньше, земля поднялась, и мы, выбравшись на сухой песок, увидели крепкие башни и крыши Линна, стоящего в устье Уза.

Если в Линне все хорошо, мой добрый кузен Хоут дома и у него найдется корабль, который он сможет нам одолжить, мы почти в безопасности.

В Бургундии мы желали не еды, потому что в Брюгге нас радушно принял самый щедрый из губернаторов герцога. Нас разместили в такой роскоши, какую наверняка не смогла бы предоставить нам ни одна другая страна. Поэтому мы желали больше всего спокойствия и не принадлежащих нам богатств.

Не проходило и недели, чтобы Эдуард не посылал гонцов к своему брату Джорджу Кларенсу, убеждая и приказывая вернуться под вассальную преданность брату. Еще он посылал гонцов к Уорику, а чаще всего — ко двору герцога Бургундии, тайно или публично, чтобы спросить, не примет ли нас герцог. Так как главным врагом герцога был французский король, мы надеялись, что герцог встретит нас с распростертыми объятиями. В конце концов, мы тоже были врагами Франции, раз Франция дружила с Генрихом Ланкастером.

Но мы не получали ответа. Герцогиня Маргарита посылала брату частные послания, но не могла открыто пойти в этом вопросе против своего нового мужа.

Тем временем мы жили в Брюгге, по которому кралась серая нидерландская зима. Занятий у нас было мало: пить, играть в кости и совершать набеги на мастерские алхимиков. Мы потратили все сбережения на меха с берегов Балтики, слоновую кость из Африки — и на книги. Но приобрели мы немного, потому что здешние богатства стоили золота, которым мы не располагали. Но друзья и практичные лондонские торговцы посылали кредитные письма фламандским торговцам, что мы можем покупать в долг под их гарантию.

Пока мы были в изгнании в Брюгге, до нас дошла весть о том, что в вестминстерском убежище Елизавета родила сына, и, похоже, крепкий ребенок выживет. Это был туманный серый день, с польдеров [72]несло снег с дождем, а мы, как всегда, ожидали ответа от герцога Бургундского — не можем ли мы рассчитывать на него в деле отвоевания трона. Скука таких дней могла подточить дух любого: я сидел, завернувшись в одеяло, возле огня и переводил Птолемея, Гастингс одной рукой писал письмо человеку, который вел его дела, а другой — играл в кости с молодым Ричардом Глостером.

Эдуард, отчаявшись получить в этот день весточку от его светлости, послал за своей теперешней женщиной и лег с ней в постель. Помню, как Гастингс взбежал вверх по лестнице к спальне короля и изо всех сил забарабанил в дверь — на правах старого друга и королевского камергера. Рев веселья, раздавшийся из спальни, наполнил воодушевлением наши сердца.

— А тебя, друг мой и брат, — сказал мне Эдуард в тот вечер, махнув чашей с вином так, будто обнимал весь мир, — тебя я назначу наставником моего сына Эдуарда. Кто лучше подходит для такой грандиозной задачи, чем его дядя? Ты будешь учить его и по книгам, и самолично. Благодаря твоему рыцарству мой наследник станет самым великим принцем всего христианского мира.

Наши надежды укрепились, хотя и возрос страх, потому что Елизавета с сыном находились в еще большей опасности, чем раньше.

И все-таки мы ждали, и беспокоились, и убивали дни в Брюгге. Моей главной радостью были книги. О, книги! Чиновники и писцы могли работать на трех или четырех языках, каждая блестящая готическая буква — шажок, каждое грациозное слово на пергаменте — фигура танца, строчка за строчкой, страница за страницей. Потом иллюстраторы оплетали строки ляписом, алым цветом и золотом и рисовали фигурки: святые и короли, Ясон, Изольда и Мелузина, пахари и прачки, терьер с курчавой шерсткой, виноградная кисть, которую выжимают в позолоченную чашу из слоновой кости, замок царя Соломона, мерцающий на солнце, запутавшийся в зарослях барашек, призванный умиротворить Исаака. Один из купцов, занимающийся перевозкой товаров за моря, имел печатный пресс, чтобы копировать рукописи с помощью металлических литер, как это делается в Страсбурге, хотя страницы, отпечатанные подобным образом, не были столь совершенны, как работа писцов и иллюстраторов. У лучших писцов Брюгге я купил дорогую миниатюрную копию «Суммы теологии», [73]и она лежала передо мной на столе таверны, когда смуглый молодой человек, видя, что я не могу противиться искушению открыть ларец с книгой и погладить душистую кожу нового переплета, спросил, что за книгу я читаю.

Оказалось, что молодого человека зовут Луи де Бретейлл и он явился в Брюгге, чтобы предложить свои услуги Эдуарду, ибо ему не привыкать было служить тайным посредником между старыми вассалами и новыми. Когда он упомянул об этом, я мгновенно вспомнил его, хотя о дне нашей первой встречи не было сказано ни слова.

Почему тогда я не видел его таким, каким увидел сейчас? Но я еще совсем недавно стал шурином короля и защитником королевы, мне и в голову не приходило осматривать свое окружение в поисках возможных друзей.

Теперь мы с Луи оба стали старше и мудрее и говорили о поворотах колеса Фортуны, о тайнах и обо всем остальном.

Но вскоре разговор перешел на поэзию и философию: Луи знал Кристину Пизанскую, Чосера, Фому Аквинского и Тита Ливия.

Глаза Луи были черными, пальцы длинными, в его голосе слышался характерный выговор того, чей родной язык — лангедок, [74]хотя он довольно хорошо говорил также на лангедойл [75]— языке норманнов, а еще на английском и на испанском.

Он посмеялся надо мной из-за того, что мое лицо все еще было слишком белокожим, хотя я был в военном походе уже год, и начал цитировать Кретьена де Труа из его «Повести о Граале».

Мне захотелось потянуться через стол таверны и схватить его за тонкие, твердые плечи, чтобы поцеловать.

За полночь я вправду его поцеловал, и целовал еще много ночей после этой.

Моя любовь к Луи была столь сильна, что ее едва могли вынести мои душа и тело. Иногда я просыпался при лунном свете и наблюдал за его лицом, пока он спал, за его медной кожей и жилистыми руками, думая: как бы мне не умереть в тот же миг от любви к нему.

Наконец герцог решил принять Эдуарда и даровать поддержку нашему великому предприятию. Как и прежде, мне пришлось нанимать и готовить к плаванию крошечный королевский флот.

Я боялся, что мы с Луи будем разлучены. Он так же крепко прикипел ко мне, как и я к нему. Луи больше не был моим сквайром, так как к тому времени сам успел стать рыцарем. Когда же я попросил его отправиться в Англию в составе моей свиты, он опустился на колени и склонил голову в знак согласия. На людях он в совершенстве играл свою роль, как играл много других ролей, хотя некоторые из приближенных Эдуарда знали его и раньше. Но ни один человек не подозревал, что мы с Луи не просто боевые товарищи. То была наша тайная любовь, и лишь нас двоих касалась наша взаимная преданность.