Бегом на шпильках - Анна Макстед Страница 52

Я сообщу вам кое-что о семействе Барбары. Чувство застенчивости им вообще неведомо. Если бы мне предложили комнату, то я бы первым делом поинтересовалась, точно ли предложение остается в силе, — хотя бы просто из вежливости. Какое наивное простодушие — считать, что люди действительно имеют в виду то, что говорят! Все равно, что поклясться в вечной дружбе чудесной супружеской паре, с которой ты познакомилась где-нибудь на курорте, пройдя через испытание обязательным обменом адресами и пообещав непременно навестить их в их забытом богом Хаддерсфильде, а затем, месяц спустя, когда загар уже сошел и ты напрочь забыла об их существовании, вдруг получить излишне фамильярный звонок по телефону от двух незнакомцев, нахально напрашивающихся к тебе в гости на весь ближайший уикэнд!

— В воскресенье?

— Отлично, меня это вполне устраивает, — отвечает Энди. — В какое-то конкретное время?

— О господи, я даже не знаю… когда тебе удобней.

— Тогда — в три?

— Да, нормально.

— Класс! Ты только сразу скажи, сколько платить, и проинструктируй насчет домашнего распорядка, — ну, там, ночные оргии не больше пяти человек, только легкие наркотики, комендантский час с восьми тридцати?

— Комендантский час с восьми пятнадцати, — говорю я сурово. — И не более четверых в одной кровати!

Отключаясь, я улыбаюсь.

А вот Крис не улыбается. Последние три часа я угрохала на то, чтобы приготовить потрясающе изысканное пиршество: гуакамоле [39]и хрустящие картофельные шкурки со вкусом паприки (из кулинарного труда Найджеллы Лоусон «Как правильно питаться»); треска, обернутая в ломтики ветчины, с шалфеем и луковой чечевицей (опять Найджелла: эта женщина — просто гений!); шоколадный пудинг «семь минут на пару» (она же: «если не развалился, то и не надо его трогать»); свежий кориандр и лайм, привнесшие на кухню волшебный взрыв острого солнечного оптимизма; приятное потрескивание картофельных шкурок, — таких горячих и хрустящих, — взывающее к желаниям; толстая, сочная, зеленая мякоть авокадо; прохладная, скользкая белизна рыбы; сладкий розовый перламутр ветчины; коричневый блеск чечевицы; такие приятные цвета; восхитительнейший образец современного искусства; всепоглощающий аромат густого, чуть влажного шоколада, вцепляющийся в мои органы чувств, словно вампир клыками в шею. Все это время я резала, крошила, черпала, месила, чистила, мяла, пекла — и теперь наблюдаю за Крисом, смачно пожирающим все до мельчайшего кусочка. Что же до меня, то я не такая голодная, а потому тихонько потягиваю белое вино.

Но Крис не улыбается. А все потому, что, покуда он выскребает остатки клейкого пудинга из фарфоровой чашки, я объявляю, что с воскресенья здесь будет жить Энди. Время для сообщения не совсем удачное, но после дискуссии с Бабс я чувствую себя немного смелее. К тому же теперь я знаю наверняка, что ничего не получу ко Дню святого Валентина, и, раз уж я скатываюсь вниз, то можно смело падать на самое дно.

— Энди? Что еще за хрен? — спрашивает Крис.

— Брат Бабс. И решение тут исключительно деловое, — блею я, хотя внутренне вся дрожу. — Он поживет буквально пару месяцев. Пока не выедут его собственные жильцы, — добавляю я. — У него своя квартира в Пимлико. Да он нормальный парень, разве что немного скучноватый. Дело в том, что мне нужны деньги, и я… в долгу перед Бабс.

— Понятно, — говорит Крис ничего не выражающим тоном. Затем отодвигает от себя чашку и зажигает сигарету. Мне он пачку не предлагает, так что приходится воспользоваться своей.

— И чем же этот чувачок занимается?

— Я точно не знаю. Раньше занимался финансами.

Крис хрюкает. Прочесть подтекст не составляет большого труда: «типичная капиталистическая свинья».

— Ты… мы… были у него на дне рождения в мексиканском ресторане, на караоке, помнишь?

Крис презрительно выпускает из носа струю дыма.

Я стряхиваю пепел в серебряную пепельницу, купленную в «Хилз», [40]и размышляю над тем, как бы отказать Энди. Мне не хочется расстраивать Криса, но точно так же мне не хочется обижать Бабс. Я уже практически готова попросить прощения за свою глупость, когда Крис вдруг поднимается из-за стола со словами:

— Мне пора.

— Ты уходишь?

— А что? — говорит он, да еще таким тоном, от которого зачах бы целый лес.

— Нет-нет, — заикаюсь я. — Ничего.

— Хочу, чтобы ты знала, принцесса, — отрезает он уже на выходе. — Не надо мне мозги пудрить. Capisce? [41]

Никто никогда раньше не говорил мне «capisce», и потому меня охватывает восторг: пусть даже мещанский и глупый. Который вовсе не исключает того, что после ухода Криса я сажусь за стол и горько плачу: из-за своей неуклюжей бестактности, пропавшего ужина, впустую потраченных усилий, безрадостных перспектив на День святого Валентина, моей неспособности сделать нормально хоть что-нибудь так, как нужно. Однако в десять минут первого, когда я перестаю жаловаться на саму себя, до меня вдруг доходит, что впервые в жизни меня обвинили в том, что я «пудрю» мозги. И неважно, что я промокла от слез, — в этот момент я не могу не испытывать, пусть маленького, но все же чувства гордости.