Западня, или Исповедь девственницы - Ксения Васильева Страница 50

Марья машинально оглядела кухонную полку — валокордин есть, слава богу! Налила в стакан, почти чистый, чуть отлегло, но только — чуть.

— Какая Лерка? — спросила она, все еще ревущую Катьку, очень строго, и та, всхлипывая, но уже тише, сказала:

— Марины, тетеньки моей покойницы подружка, такая крашеная, как кукла… Там, в этом, в доме отдыха, живет, с нами ехала! Она и папку к вам подсылала, а я вас полюби-и-ила!.. — И Катька снова собралась было завыть, но Марья рывком дернула ее за плечо — замолчи!

Остановись, Марья, на минутку и хорошо подумай! Успокойся. Никто никого не убьет, это ясно. Будет грязный скандал, затейницей которого является она, Марья Павловна.

— Катя, — спросила она спокойно, потому что Катька немного успокоилась, видя, что «баушка» сидит тихо и не ругается на нее, — а кто такая «патлатая»?

И Катька более-менее связно ответила:

— Лизка… (Ах, вот оно что! Дочь Инны и Алека! О господи! А Наташа? Как она?!)

— Катя, — сказала Марья, — ты попей еще чайку, вот колбаска, поешь, а я пойду соберусь, и мы с тобой поедем и во всем разберемся. Все будет хорошо, не бойся, девочка, — закончила она ласково и погладила Катьку по голове, та посмотрела на нее, как преданный и любящий щенок, только что не заскулила, и у Марьи заныло сердце от жалости.

Она собралась быстро: надела приличное платье, повязала красивый шарфик (праздник все-таки!), натянула лучшие сапоги — теплые, кожаные, на удобном толстом каблуке, и ринулась в коридор за шубой. Но то ли ее волнение, то ли ощущение теперь уже непроходящего озноба, то ли коврик… — она как-то неловко подвернула ногу и мягко упала на свой любимый бухарский коврик. Тут же, ругая себя за неловкость, хотела вскочить — и поняла: у нее сломана нога, адская боль пронзила ее. Марья задрожала: не дай бог, она потеряет сознание и тогда уж — все… Немедленно что-то придумать! Написать. Записку! Пусть девочка передаст, и только.

Когда Катька увидела полностью одетую для поездки «баушку Маню», лежащую на полу, она вылупила глаза:

— Ой, ты упала, баушк, давай подниму, чего лежишь-то?

Марья решила, что особо объясняться с Катькой не станет, а по-деловому, насколько это с ней возможно, даст простое задание:

— Катюша, дай мне листок бумаги и ручку. — Объяснила где. Катька, побоявшись спросить, чего это сама баушка не идет, а все лежит на полу, принесла листок бумаги и ручку, и Марья нацарапала записку Алеку. Писать было трудно, от боли мутилось в голове, но основное она высказала: гнать в шею работника, которого она, Марья, прислала. Девочку, если можно, пока оставить на даче. И в шею работникову подружку. Они, к сожалению, шантажисты, и Марья глубоко виновата, что доверилась им… Но об этом потом. Сама приехать не может. И припугнуть милицией. Больше никого не посвящать в эту историю. Потому и пишет Алеку.

Вот такую записку должна передать Катька.

Марья, почти теряя сознание, попросила Катьку зайти к соседке и позвать ее. Тут только Катька отважилась спросить:

— А чего вы не встаете? (Она даже «баушкой» перестала звать Марью, так как была ошарашена ею, лежащей на полу и пишущей письмо!)

— Отдыхаю, — ответила Марья, и Катька протянула:

— А-а…

Марья напоследок еще сказала, что если Катя передаст секретно это письмо дяде Алеку, то все будет хорошо, папку никто не тронет и поедет он в родное Супонево.

Катька уплелась, вновь повесив на плечо свой рюкзак и тяжело вздыхая.