Все страсти мегаполиса - Анна Берсенева Страница 5

Васильевка – старая татарская деревня Ай-Василь – находилась в горах близ Ялты. Здесь все напоминало не Южный Берег, а степную часть полуострова – неярким простором пейзажей. И, наверное, Крым здесь, в Васильевке, совсем не был похож на остров Цейлон.

«Дался мне этот Цейлон! – сердито подумала Соня. – То есть мужик этот дурацкий».

Почему он ей «дался», Соня не понимала. А все, чего она не понимала, заставляло ее сердиться на себя. Она не любила не понимать, слишком прямая у нее была для этого натура.

«Харлей» промчался через Васильевку, вылетел на дорогу, ведущую в горы, и понесся навстречу закату.

– Я же говорил, темно будет, не успеем! – прокричал Ник, поворачивая к Соне веселое лицо.

Глаза его сверкали в окошке шлема. Любоваться красотами весеннего вечера – не по нему было такое занятие. Солнце садится, значит, будет темно, не успеем засветло шашлыки зажарить. Из-за такого вот здорового прагматизма, из-за такого непонимания оттенков жизни с Ником всегда было легко. Из-за этого Соня и гоняла с ним на сверкающем «Харлее», и не отвергала его давних, с пятого класса еще, ухаживаний.

Мотоцикл взлетел на взгорье, ухнул в распадок, снова взмыл вверх, будто собираясь оторваться от земли. Несмотря на бешеную скорость, Соня видела, как раздаются впереди вечерние облака, как их серебряная ширь все больше заливается сначала золотом и тут же – алым закатным огнем. Как всегда на юге, темнело быстро; игры этой небесной оставалось минут на десять, не дольше.

– Приехали! – сказал Ник и заглушил мотор.

Место, где они остановились, больше всего нравилось Соне в окрестностях Васильевки. Оно находилось на горе, на плоской вершине, но было защищено от ветра другими вершинами и казалось поэтому тихим, как равнина. Только просторный вид, который с него открывался – холмы, поросшие чистой апрельской зеленью, светлые горные тропинки, – напоминал о его возвышенном положении.

– Это я тебя обманул вообще-то, что не успеем. – Ник открыл массивный ящик, прикрепленный сзади к «Харлею». – Все готово.

Он достал из ящика завернутые в фольгу шампуры с нанизанным на них мясом. Соня стала было собирать ветки и щепки для костра, но и дрова, как оказалось, у Ника тоже были с собой. Он не был занудой – какое! – просто не терпел проволочек.

Дрова, точнее, ветки были из старого сада, который сажал еще Никин дед. Как только они загорелись, Соня почувствовала тот единственный, ни на что не похожий запах фруктового дыма, который любила с детства, потому что он связывался у нее с домом и Крымом. Мама тоже иногда топила печь ветками плодовых деревьев, вот как вчера; Соня ушла ночью гулять на набережную, и чистый персиковый запах ее проводил. А потом она встретила этого непонятного – ну чем, чем непонятного, черт бы его побрал! – мужчину и разговаривала с ним о жале и ценностях жизни.

В темноте, под тихое потрескивание веток, даже Ник как-то притих. Он сел на траву рядом с Соней и вздохнул.

– Что ты? – спросила она, глядя на огонь.

– Да так... Дядька в Америку зовет. И мать говорит, пора. Чего, говорит, тут дождемся?

– А ты не хочешь?

– Не-а...

– А я хочу! – тряхнула головой Соня.

– В Америку? – оживился Ник. – Так поехали! Нет проблем.

– Как же нет проблем? – улыбнулась Соня. – Кто это меня в Америку впустит?

– Ну, замуж за меня выйдешь, – пожал плечами Ник. – Вот и впустят.

Соня улыбнулась. Ник впервые позвал ее замуж в день их знакомства. Это было первого сентября, и он был в классе новенький: перешел из окраинной школы в центральную. В здании, где теперь была Сонина школа, раньше располагалась женская гимназия. В нее ходила Цветаева, когда девочкой жила в Ялте, и другие многие люди в нее ходили – их фотографиями полны были выпускные альбомы, хранившиеся в библиотеке, и лица у девочек на этих фотографиях были такие, каких не увидишь на улице.

Но всего этого Соня тогда не знала, да и некогда ей было думать про всякие неважные вещи. Она стояла в глубокой нише под полукруглым оконным сводом и, положив тетрадку на широкий подоконник, торопливо дописывала сочинение, которое задавали на лето и о котором она вспомнила только вчера вечером, а потому не успела дописать.

– Тебя как зовут? – услышала она у себя за спиной.

– Соня, – не оборачиваясь, ответила Соня. – Соня Гамаюнова.

Вообще-то она хотела ответить: «Отстань, не до тебя!» – но на резкий ответ требовалось больше времени, чем на обыкновенный.

– Красивое имя. У меня жена будет Соня.

Тут Соня не выдержала и обернулась. И впервые увидела Ника. Он был точно такой же, как сейчас, – с таким же каштановым чубом, с таким же лихим взглядом карих глаз.

– Какая еще жена? – глядя в эти яркие глаза, удивленно спросила Соня.

Она в эту минуту как раз пыталась вспомнить, через сколько «н» пишется слово «ветреное», потому что писала о том, как выходила с отцом в море на рыбалку, – и от слов про жену, конечно, оторопела.

– Ну ты, например.

Соня так изумилась, что у нее даже рот открылся. И тут же ей стало до того смешно, что она сначала прыснула, а потом расхохоталась громко, во весь голос, так, что эхо запрыгало под арочными сводами.

– Ты наш новенький, что ли? – отсмеявшись, спросила она. – А как тебя зовут?

– Ник.

– Это что за имя? Николай?

– Никандр. Но меня так по-дурацки не называют. Только Ник.

– Слушай, Ник, – спросила Соня, – как «ветреное море» пишется? Через одно «н» или через два?

– Откуда же я знаю? – Ник даже удивился странному предположению, что ему могут быть известны такие глупости. – Я тебя лучше на лодке покатаю. По ветреному морю.

Весь он был в этом. И весь остался таким же спустя десять с лишним лет. И по-прежнему Соня никак не отвечала на предложение выйти за него замуж, которое он время от времени повторял.