Все страсти мегаполиса - Анна Берсенева Страница 4

– Перевелись у нас в Ялте интеллигентные люди, – вздохнула полная пожилая парикмахерша Полина Максимовна, когда за старушкой закрылась дверь. – Скоро и эти, последние, повымрут. И приезжие уже не те. Раньше писатели приезжали, артисты. А теперь кто? Торговки с рынка.

Наверное, все было именно так, как она говорила. Но слушать ее Соне было скучно. Скучно было слушать слова, которые она могла предугадать еще до того, как они будут произнесены. В этом смысле правильное мнение Полины Максимовны ничем не отличалось от глупостей, вертевшихся в голове и на языке у Лоретты. Правда, как называлось то, что их объединяло, Соня не знала. Но наличие этого общего угадывала безошибочно.

– Девочки, а правду говорят, что есть такой цветок, который мышей отпугивает? – вспомнила Наташа, работавшая за соседним с Соней креслом. – Я бы взяла, под окном посадила бы. У нас в доме, представляете, мыши завелись! Просто чума.

– Есть такой цветок. Рябчик называется, – охотно ответила еще одна парикмахерша, Надя. – У моей бабки в саду растет. Только мышей у нее по-любому полно.

– Лучше кошку возьми, – ответила Полина Максимовна. – Какой тебе рябчик?

Начинался тот бесконечный разговор, который не имел ни начала, ни конца – просто возникал, когда женщины приходили на работу, и иссякал, когда уходили. По счастью, у Сони не было отбоя от клиентов, поэтому она могла не слишком активно участвовать в этом разговоре, не выглядя при том белой вороной. К тому же клиентки приходили к ней не только чтобы подстричься, но и чтобы сделать макияж. Это не было предусмотрено в прейскуранте парикмахерской, и деньги за левую услугу – конечно, Соня делилась ими с заведующей – шли, минуя кассу. Но и времени на эту услугу отведено не было, так что Соне приходилось вертеться побыстрее. В общем, в разговорах можно было не участвовать – она и не участвовала.

Ночной собеседник не шел у нее из головы.

«Как он сказал? Жизнь еще покажет вам свое жало и свои ценности? – вспомнила она. – Какой-то он... странный!»

Она смутно чувствовала, что не странностью называется то ощущение, которое связалось у нее с этим Михаилом Павловичем. Наоборот, он держался так уверенно, как это присуще совершенной обыденности, а никак не странности. И она не могла даже сказать, что он ей понравился, то есть просто как мужчина понравился. Но что-то тревожило ее в нем – вернее, во вчерашнем с ним разговоре.

Разговор в зале вернулся тем временем к интеллигентным людям.

– А откуда ж они возьмутся, когда за эту вашу интеллигентность грошей-то не платят? – Наташа забыла про мышиный цветок и спорила теперь с Полиной Максимовной. – Вот хоть Соню возьмите.

– Что? – вынырнув из своих мыслей, вздрогнула Соня. – Куда меня возьмите?

– Да никуда, просто так возьмите. Ну, кончила ты пединститут – и что? Не в школу же пошла работать, а сюда вот. Потому что тут деньги, а в школе так, одно умственное удовольствие.

Соня как раз не видела для себя удовольствия – ни умственного, ни какого бы то ни было еще – в том, чтобы работать в школе. Она и свои-то школьные годы вспоминала с одной лишь скукой. Это было что-то вроде бесконечного разговора в парикмахерском зале: и здесь заранее можно было предсказать каждое следующее слово, и когда Соня училась в школе, то каждый ее следующий день был похож на предыдущий, и каждый следующий день можно было предсказать заранее. Потому ей и в голову не пришло пойти туда работать. А что закончила пединститут... Просто конкурс туда был маленький, так что поступить можно было без особенного труда, да и учиться тоже. Будь ее воля, она вообще не стала бы учиться в вузе, но мама так расстроилась, когда она об этом только заикнулась, что Соня плюнула на свое «не хочу» и поступила, куда пришлось. Ей не хотелось добавлять маме горя. Единственное, чем оказалась утомительна учеба, это необходимостью ездить каждый день из Ялты в Симферополь: общежития Соне не дали. Впрочем, когда ехать совсем уж не хотелось, то она просто пропускала занятия.

Она не затрудняла себя тем, что считала отвлеченностями, и не понимала даже, зачем это делать.

– И правильно Соня наша сделала, что в парикмахеры пошла, – возразила Наташе Полина Максимовна. – У нее же талант к этому делу прирожденный. А талант в землю зарывать нельзя, так и в Библии написано.

– Что это вы про меня как про покойницу разговариваете? – пожала плечами Соня. – А в Библии, между прочим, талант – это просто деньги. Вроде гривен. Их и не советовали в землю зарывать.

– Понятно? А вы – талант, талант!.. – фыркнула Наташа. – Сонька правильно за жизнь понимает.

День клонился к вечеру. Запах глицинии, вплывающий в открытое окно, становился таким густым и плотным, что его, казалось, можно было потрогать рукой.

– Пахнет-то как, хоть на хлеб намазывай, – сказала, заглядывая в женский зал, маникюрша Оксана. – По домам пора, девки.

– Кому по домам, а кому и по мужикам, – подмигнула Наташа.

Кресло, за которым она работала, стояло у самого окна. И когда прямо над ее ухом внезапно раздался пронзительный рев мотоцикла, Наташа вздрогнула и даже ойкнула.

– Я же говорю, кому куда, – тут же сказала она, опомнившись. – Сонь, твой приехал.

– Почему мой? – усмехнулась Соня.

– А то мой, что ли? Твой Никочка и есть.

– Со-оня!.. – послышалось за окном. – Я уже ту-ут!

Ник всегда орал так, словно стоял со своим мотоциклом не на городской площади, а в глухом лесу. Ну да, правда, возле «Двух бочек», к вечеру особенно, бывало так шумно, что его крик не казался слишком громким.

Соня выглянула в окно. Парикмахерская располагалась на первом этаже, и они с Ником чуть не столкнулись лбами.

Он был великолепен! Ник, конечно, а не его лоб. Лоб, впрочем, тоже выглядел эффектно. На него падал лихой каштановый чуб, а дальше, то есть ниже следовали сказочные собольи брови, и лихие же карие глаза, и нос правильной римской формы – Соне всегда казалось, что предки Ника были легионерами и приплыли к берегам Крыма по Понту Эвксинскому из каких-нибудь римских колоний, – и прекрасные изогнутые губы, настоящий лук Амура.

Весь этот полный комплект счастья был теперь перед нею. Ник стоял, небрежно облокотившись на свой сверкающий «Харлей». На согнутой руке у него болтались два мотоциклетных шлема, яркие, расписанные какими-то стремительными орнаментами.

– Сонь, – сказал он, – давай скорее, а? Скоро темно же будет.

– Что скорее давать? – не поняла Соня.

– Ты забыла, что ли? – Ник обижался всегда смешно, как ребенок, даже губы надувал совсем по-детски. – Обещала же!

– А!.. – наконец вспомнила Соня. – Ну да, обещала. Я думала, ты забыл.

Ничего она, конечно, такого не думала. Просто сама забыла, что пообещала Нику поехать с ним в Васильевку.

– Короче, выходи, – сказал Ник.

Особенно торопиться Соня все-таки не стала – знала, что Ник никуда не денется и по-настоящему на нее не обидится. Она убрала свой стол, сдала выручку, умылась, переоделась... Ник совсем извелся под окном, но, как только она вышла, все неприятности ожидания сразу выветрились у него из головы. Он вообще не умел долго переживать неприятности, такая уж была у него натура. Счастливая, конечно, но и скучная. Во всяком случае, для Сони.