Рыжее счастье - Наталия Рощина Страница 49

— Мне не до конца понятно все то, что со мной происходит, но я надеюсь, это вереница везенья, которая обязательно закончится хорошо.

— Обязательно, девочка моя.

— Пообещайте не скучать, не грустить.

— Обещаю…

— А я буду звонить и приезжать так часто, как только смогу. Это будет очень часто. — Мара взяла руки Евдокии Ивановны в свои. — Мы не расстанемся никогда. Разве только если вы сами этого захотите.

— Никогда, слышишь, никогда я не закрою перед тобой дверь этого дома. Совсем скоро у тебя появится еще один, где тебе, уверена, будет хорошо. Но это не значит, что ты не сможешь вернуться. К тому же… Подожди минуту. — Евдокия Ивановна перевела дыхание и, выйдя из коридора, вернулась, держа в руках лист бумаги, на котором были какие-то печати, знаки. Мара удивленно подняла брови.

— Что это?

— Я хотела не за столом и не при Эрнесте Павловиче отдать тебе свой главный подарок.

— Какой подарок? — Мара не могла оторвать взгляд от беспокойных, дрожащих от волнения рук Евдокии Ивановны.

— Это тебе. — Она протянула документ Маре.

— Что это? — снова спросила девушка, не решаясь прочесть. Бумага у нее так и горела в пальцах, обжигала. Не по себе стало Маре.

— Это дарственная. Эта квартира теперь твоя, — тихо сказала Евдокия Ивановна. Увидев, как побледнела Мара, поспешила обнять ее. — Ну что ты, милая? Старая я уже. Мало ли как жизнь сложится. Сколько мне годочков отпущено. А так я буду точно знать, что крыша над головой у тебя всегда будет.

— Я не могу принять такой подарок. — Плача, Мара спрятала лицо на груди Евдокии Ивановны. Вспомнилась Маре ее последняя поездка в родной поселок. Весть о том, что продала мать дом… Родная мать совсем разум потеряла, окончательно, бесповоротно лишив единственную дочь угла в отчем доме. Тогда Мара знала, что больше нет у нее дома, ничего нет. Есть только эта добрая женщина, которая, как ангел-хранитель, распростерла над ней крылья и любую беду готова отвести или взять на себя. Как ни тяжело было тогда Маре, а осознание этого помогло не отчаяться, верить в будущее. А теперь Евдокия Ивановна сделала для нее то, чего она и вовсе не ожидала. — Да как же так можно, тетя Дуся…

— А как же иначе, Мара? Ты же мне как родная. Хочешь дочкой, хочешь внучкой называйся. Это я тебе до конца дней обязана тем, что последние годочки мои ты скрасила, смысл жизни вернула, — делая ударение на «я», быстро-быстро заговорила Евдокия Ивановна.

Мара плакала, все крепче прижимаясь к ней. Не было больше слов, чтобы продолжать разговор. Обе вытирали слезы, уже не стесняясь их.

— Ну довольно, милая, — мягко отстраняясь, всхлипнула Евдокия Ивановна. — Эрнест Павлович заждался. У него сегодня тоже день волнительный. Не заставляй его переживать понапрасну. Хороший он человек, только давай договоримся, что о дарственной ты ему говорить не будешь.

— Почему?

— Он хороший человек, но это не означает, что ему можно доверяться до конца, — прямо глядя на Мару, ответила Евдокия Ивановна. — Да ты и сама это понимаешь. Не зря ведь назвалась сиротой.

Мара вытерла слезы, ответила на пронизывающий взгляд, не отвела глаза. Молча кивнула в ответ, протянула обратно документ.

— В серванте все мои бумаги, ты знаешь. Там и ее положу. Договорились. — Евдокия Ивановна перекрестила девушку, еще раз оглядела. — Иди, милая, удачи тебе.

— Спасибо, — сдавленным голосом прошептала Мара и, взяв сумку, быстро закрыла за собой дверь. Она шла по ступенькам, все еще всхлипывая и борясь с желанием снова разреветься. Нет, нельзя. День сегодня такой особенный. День рождения, день неожиданностей, и он еще не окончился. Впереди ее ожидает столько нового. Нужно взять себя в руки. Мара остановилась перед дверью, ведущей на улицу, закрыла глаза, перевела дыхание. Она знала, что следы от слез не прошли, но вышла с гордо поднятой головой, улыбаясь уголками губ. Охранник привычным движением открыл перед ней дверцу машины, где ее ждал Эрнест Павлович.

— Как Евдокия Ивановна? — участливо спросил он, едва они тронулись с места.

— Все в порядке.

— А ты?

— Все хорошо. — Мара откинула голову назад, почувствовав прикосновение к мягкой спинке сиденья. — Все хорошо, Эрнест Павлович. Правда, мне кажется, что все происходящее — сценарий, в котором мне досталась главная роль, и скоро прозвучит команда: «Стоп!» — и все закончится.

— Все только начинается, — взяв ее ладонь и чуть сжав пальцы, заметил Гурин.

Мара кивнула, не в силах больше говорить. Слов не было, потому что ни одно из них не могло описать того, что творилось в Душе девушки. Страх и любопытство, нерешительность и уверенность, желание перемен и жажда стабильности — гремучая смесь, которая в любую минуту готова была выйти из-под контроля. Маре стоило больших усилий выглядеть спокойной. Она знала, что нравится Гурину вот такой. И он сейчас казался ей необыкновенным, сошедшим со страниц романов героем, который везет ее в страну, где исполняются желания, становятся реальными самые дерзкие мечты. Автомобиль мчит ее навстречу настоящему волшебству. Мара закрыла глаза, представляя, как они ворвутся во владения ее всемогущего спутника. Кто знает, может быть, он видит ее молодой хозяйкой? Только ему известна конечная цель предприятия. Нужно набраться терпения и стать послушной этому странному мужчине с такими жгучими, пытливыми глазами. Мара чувствовала на себе их взгляд, но продолжала сидеть безучастно.

Волнение Гурина выражалось в том, что он то и дело сжимал и разжимал ее пальцы. Ей это было приятно. Мара глубоко вздохнула, облизывая сухие губы. Наконец, она открыла глаза и стразу же столкнулась с тревожным взглядом Эрнеста Павловича. Оба молчали. Гурин тоже чувствовал, что слова сейчас ни к чему. Пока в нем не было тревоги за успех того, что он задумал. Он был уверен, что поступает правильно. Его существование обретает новый смысл, получает сильнейший заряд бодрости и ответственности. В Гурине росло и крепло желание изменить жизнь этой синеглазой загадки, которая так многозначительно улыбается, дразнит его. Отведя взгляд, он по-настоящему смутился. Чего доброго, красота и обаяние этой девушки сломают все его планы. Нет, он будет рассудительным. Он слишком стар для того, чтобы впускать кого-то в свое сердце. Слишком поздно, там больше нет места теплу, огню. А ей нужен огонь — это очевидно. Пусть так, время покажет, где она найдет ту искру, от которой разожжется созидающий костер.

* * *

Время в новом жилище Мары не просто бежало. Оно отсчитывало час за часом, день за днем, неделю за неделей, как минимум, с удвоенной скоростью. Может быть, все так происходило потому, что раньше Мара никогда не жила по расписанию. Теперь же ей приходилось строго соблюдать его, иначе всякий раз существовала опасность не успеть сделать всего, что запланировано. Мару огорчал не сам факт несделанной работы, упущенной возможности, а то, что это приводило в уныние и отчаяние Эрнеста Павловича. Пожалуй, только желание видеть его радостным, удовлетворенным помогало Маре успевать делать столько всего сразу. В ее плотном графике, составленном Гуриным, были занятия с репетиторами по языкам, истории, точным наукам. Одна женщина мастерски, интересно и увлекательно преподавала ей мастерство макияжа, помогала определиться в выборе собственного стиля. Мара уже хорошо разбиралась в бесконечных баночках, пробниках духов, помад, кремов, масок, лосьонов, стоящих в ванной комнате, на тумбочке у ее кровати. Количество косметики то и дело росло — Гурина не нужно было ни о чем просить. Он обладал удивительной способностью предугадывать ее желания и будничные нужды.