Я люблю Капри - Белинда Джонс Страница 48

Я невольно присоединяюсь к ее счастливой улыбке.

— На следующий день после встречи в Позитано он появился у меня на пороге.

Я выжидательно смотрю на Розу.

Она кивает.

— Все началось снова. Боги решили за нас. Для меня в этой жизни больше никого не существовало.

Я вздыхаю. В каком-то смысле я уже на ее стороне, и мне кажется правильным, что они все-таки воссоединились. А потом я чувствую укол совести — ведь я предаю Кармелу. Каждый раз после их встреч Винченцо должен был идти домой к Кармеле и лгать ей.

— Он старался выполнить то, что он обещал нам обеим, — объясняет Роза. — Это было непросто. Он пытался сделать все возможное для тех трех женщин, что вошли в его жизнь, — для Кармелы, для меня и для Джины. Он хотел быть идеальным отцом. Именно Джина поддерживала в нем волю к жизни те несколько лет, пока мы были разлучены.

Я с трудом представляю мою мать маленькой девочкой.

— Думаю, нам стоит выпить чаю.

— У вас есть лимончелло? — неожиданно спрашиваю я.

— Это же желтый яд! — с отвращением восклицает Роза.

— Я знаю, но…

— У меня есть нечто получше. Покрепче, — говорит она, открывая бар вишневого дерева.

— Крепче? — Не уверена, что я этого хотела.

— Граппа, — говорит Роза, подавая мне маленький стаканчик с прозрачной жидкостью.

Я отпиваю. Вздрагиваю всем телом и морщусь.

— У меня дома это называется — спирт! — хриплю я.

— Хорошая штука, да? — Роза наливает стаканчик для себя и возвращается на диван.

— Моя мама об этом что-нибудь знает? — спрашиваю я. — Ну, что вы были первой любовью ее отца.

— Не думаю.

— Винченцо пытался ей рассказать?

— Все произошло слишком быстро. Когда Кар- мела обнаружила, что он видится со мной, она тут же собрала вещи. Это не заняло у нее много времени — как будто она с самого начала знала, что рано или поздно этот день настанет.

Бедная Кармела. Интересно, была ли она по- настоящему счастлива в то время, когда еще жила с Винченцо?

— А на пристани Кармела не дала Винченцо попрощаться с Дюжиной наедине.

— Но почему он не… например… — Я пытаюсь придумать, что бы такое Винченцо мог сказать, чтобы мама поняла его.

Роза пожимает плечами.

— Он понимал, что Кармеле тогда нужна была от Джины полная поддержка, и не хотел еще больше усложнять им жизнь. Он собирался подождать, пока они обе успокоятся, но, когда Кармела уехала, у него уже не было возможности связаться с Джиной.

Я представляю себе эту историю с точки зрения Винченцо, и меня переполняет грусть.

— Первую весточку он получил от дочери одиннадцать лет спустя — она написала ему, что выходит замуж.

— За моего отца?

— Да. Потом, когда ты родилась, она прислала ему твою фотографию. А после каждый год присылала вашу общую фотографию в день твоего рождения.

— Она присылала фотографии отца?

— Две или три.

— Она говорила Винченцо. почему он ушел?

Роза улыбается мне сочувственно.

— Она написала ему, что понимает, почему он сделал то, что сделал, хотя она и не знала историю целиком. Тогда она впервые дала ему обратный адрес.

— Почему же он ей не писал?

— Что ты, конечно он писал.

— Мама сказала мне, что он никогда не пытался с ней связаться.

Роза вздыхает.

— ОднаждыКармела. когда сидела с тобой, нашла егописьма у твоей мамы. Она впала в истерику. Бедная Джина, она разрывалась на части. Она предупредила Винченцо, что будет и дальше ему писать, но он не должен ей отвечать.

Я и непредполагала, что мама шла на такие жертвы ради бабушки. При мне она никогда не проявляла особого сочувствия к ее страданиям. Впрочем, за полвека может угаснуть даже сострадание.

— Он хранил ее письма?

— О, да. Все до одного.

— Я их не видела, когда мы просматривали его вещи.

— Он хранит их… — Роза замолкает, потом поправляется: — Он хранил их в магазине. Скорее всего, они все еще там, у него в столе.

— Зачем ему держать их на работе?

— Люка… Ты знакома с Люка? — спрашивает Роза.

У меня екает сердце.

— Да, — говорю я, затаивая дыхание.

— Люка очень нравилось, когда Винченцо читал ему эти письма.

— Почему?

— Он всегда хотел путешествовать. Он любил слушать истории про смелую девушку, которая отправлялась на поиски приключений в разные страны — в Германию. Японию. Швецию…

— П-про меня? — Я даже заикаюсь.

— Ты была для Люка как отважный исследователь. Ты отправлялась туда, где мечтал побывать он.

Я пытаюсь посмотреть на себя сэтой точки зрения — представить себя отважнойпутешественницей. Не получается. Мои поездкимогут показаться чем-то особенным только состороны, на самом деле это была обычная работа. Мне толком не удавалось посмотреть страну, в которую яприезжала, хоть и очень хотелось. Поначалу я еще была полна энтузиазма и всякий раз радовалась, что побываю в далекой стране, — я даже договаривалась, чтобы мне брали обратный билет на несколько дней позже, чем остальным. Когда заканчивалась работа и все разъезжались, я переселялась из «Холидей Инн» или другого подобного отеля, которые всегда неизменно-одинаковы внутри, в какой бы стране ты ни оказалась, и находила какое-нибудь маленькое, но колоритное местечко, чтобыполучить истинное представление о людях и обычаях. Хорошие были времена. Я возвращалась с полными карманами историй. Помню, на друзейпроизводил сильное впечатление тот факт, что я бродила в одиночку но Берлину или, скажем, обследовала Канны. Казалось, и живу очень насыщеннойжизнью. Но потом контрактов становилось все больше, а времени — все меньше. Какое-то время я еще иногда ускользала по ночам, чтобыосмотреть город, но вскоре, как все, приобрела привычку торчать в отеле и смотреть телевизор. Сколько я упустила!

— А почему Люка сам не путешествовал? — спрашиваю я Розу и невольно представляю, как сталкиваюсь с ним на мосту в Праге…

— У него не было такой возможности. Люка связался с плохой компанией. Дурные парни, дурные девицы. Люди без будущего. Но в воображении, в мечтах, он путешествовал… Ты видела его тело?

— Да. То есть… Ну, вы знаете, на лодке… Роза улыбается.

— Его тело украшено образами из его фантазий. Каждая татуировка — как обещание самому себе.

— Какое обещание? — Я вспоминаю сердца и единорогов.

— Обещание верить, что в мире существуетлюбовь и волшебство. У него были плохие времена.