Серьезные отношения - Анна Берсенева Страница 47

В ней была какая-то особенная беспомощность – не перед гололедом, а перед жизнью; в этом было все дело. Колька почувствовал это так ясно, как будто кто-то шепнул ему об этом, и не в ухо, а прямо в сердце.

Прежде чем он успел подумать, что в сердце ничего шепнуть нельзя, Катя неловко взмахнула руками, ноги ее поехали вперед, и, тоненько охнув, она упала на спину. Огромный живот устрашающе вздыбился над нею. Какая-то женщина вскрикнула: «Ой, с животом, господи!», кто-то бросился поднимать беременную, кто-то сам упал, поднимая ее… Колька подбежал к Кате и, подхватив сзади подмышки, поставил ее на ноги. Она замерла, боясь пошевелиться. Глаза у нее были закрыты, из-под ресниц текли слезы.

– Пойдемте, – сказал Колька. – Я вас отвезу.

Она вздрогнула и открыла глаза. Кольке показалось, что слезы при этом разлетелись в стороны, как хрустальные капли. Он даже попытался проследить за этим волшебным полетом, но не сумел.

– Как? – спросила Катя. – Куда отвезете?

– Да куда надо, – сердито ответил он. – Таксист я.

– А к Покровским Воротам поедете?

– Куда скажете, туда и поеду.

– Спасибо, – улыбнулась она. – А то к Покровским Воротам отсюда почему-то не любят ездить. Из-за пробок, наверно.

– А не надо спрашивать, кто чего любит. Садитесь в машину, двери закрываете – повезут, куда денутся.

– Я так не могу.

– Оно и видно… Ну, пойдемте. Вон моя машина.

Подойдя к Колькиной «девятке», Катя удивленно сказала:

– Но это же не такси.

– Такси, такси, – успокоил он. – Извозчик я, не сомневайтесь. Вообще-то у меня конь, это я временно на «Жигулях» езжу.

Катя засмеялась. Смех у нее был такой, что у Кольки защекотало в носу.

– Конь? – спросила она сквозь этот удивительный смех. – И как же его зовут?

– Конек-Горбунок. Я на нем периодически в кипяток ныряю, потому такой красавец. Но он у меня сейчас Жар-Птицу сторожит, так что садитесь пока в машину.

Колька так хорошо знал подробности жизни Конька-Горбунка, потому что читал эту сказку Надюшке. В тот год, когда только и мог, что читать ей сказки.

Он открыл перед Катей переднюю дверцу и неловко остановился рядом, не зная, как помочь ей сесть в машину. Она была такая неповоротливая с этим своим животом, в тяжелой шубе, что непонятно было, как к ней подступиться. Легкость, которую он каким-то странным образом почувствовал в ее неуклюжей походке, еще когда она шла по больничному коридору, теперь была словно упрятана под сотней оболочек. Она проглядывала только сквозь прозрачное лицо, эта легкость.

Катя тяжело опустилась на сиденье, втянула ноги в машину. Колька захлопнул за ней дверцу и сел за руль. Для него уже давно стало привычным каждое водительское движение: он начал водить машину в тот же год, когда пошел работать в школу легкой атлетики. Во-первых, школа была далеко от дома, и ездить общественным транспортом было неудобно, а во-вторых и даже в-главных, он ненавидел себя за все, у него не получалось. Водить машину у него не получалось из-за боли в позвоночнике. Но невозможно же было жить в постоянной ненависти к себе! И он заставлял себя водить машину, не обращая внимания на боль, и боль как-то незаметно прошла. Галинка сразу отдала машину ему, а себе купила «Шкоду», объяснив, что желает отечественному автопрому скорейшей погибели, а потому финансировать его из своего кармана больше не намерена. Теперь у нее был «Ниссан», а Колька, продав алую девическую «Ассоль», купил неброскую подержанную «девятку». Насчет отечественного автопрома он тоже не обольщался, но ни на что лучшее вырученных за «Ассоль» денег не хватило.

– Прямо к Покровским? – спросил он.

– Да, на улицу Покровку. Дом девятнадцать. Я покажу.

– Я и сам найду.

Она смотрела перед собой неподвижным взглядом. Странно было видеть такой взгляд таких глаз. Даже не верилось, что она только что смеялась его мгновенной выдумке про Конька-Горбунка. Лучше бы уж она была печальная – что-то очень светлое было в ее печали, – чем такая вот… неживая!

Всю дорогу до Покровских ворот Катя молчала. Колька тоже не мог сказать ни слова. Правда, и дорога была недлинная.

– Подъезд во дворе или с улицы? – спросил он, подъезжая к дому на Покровке.

– Во дворе.

Колька въехал в арку, остановился под деревом, котрое росло у подъезда. Он хотел было выйти, чтобы помочь Кате выбраться из машины, но, взглянув на ее лицо, увидел, что по нему струятся тоненькие дорожки слез.

– Вам плохо? – спросил он.

– Нет, ничего.

В ее голосе слез совсем не слышалось. Наверное, Катя даже не чувствовала, что они текут по ее щекам.

– Не врите, плохо вам, – сердито сказал Колька. – А почему?

Он не ожидал ответа на свой вопрос – с какой стати она должна откровенничать с незнакомым человеком? Но она неожиданно ответила:

– Потому что Игорю хуже стало.

– Да ё!.. – Колька еле сдержал ругательство. – То есть, – спохватился он, – я в том смысле, что незачем из-за этого расстраиваться.

– Тоже скажете, что мне о ребенке надо думать? – усмехнулась она.

Горечь усмешки так же не соотносилась с нею, как неподвижность взгляда.

– Насчет ребенка вам лучше знать. Но Игорь же, я так понял, не ребенок?

– Не ребенок. – Взгляд, которым она посмотрела на Кольку, наконец стал живым; она улыбнулась. – Даже очень наоборот. Только знаете… Я думаю, все дело в том, что он очень одинокий человек. Сильный очень, потому и одинокий. Как будто на высокой горе живет. Мне очень хотелось бы, чтобы он меня любил. Мне не для себя этого хотелось бы, честное слово, хотя, конечно, ребенок… Но мне для него, для Игоря. Я теперь часто думаю: если бы он меня любил, то давно бы выздоровел.

Удивительно было, что она разговаривает с совершенно незнакомым человеком о таких, для постороннего не предназначенных, вещах. Но Колька не удивился. Ему только стало обидно, что она просто проговаривает вслух то, что есть у нее внутри, и при этом совсем не думает о нем. А почему это было ему так обидно – вот это, что она не думает о нем? Час назад он ведь тоже о ней не думал, да что там, знать он ее не знал час назад!

Он молчал, глядя на тонкую, словно светящимся карандашом прорисованную линию ее профиля.

– Ой, извините! – спохватилась Катя. – Мы же уже приехали, а я вас держу. Сколько я должна?

– А сколько ты обычно за такси платишь?

Ее невозможно было называть на «вы». Да он и не привык к церемониям: в спорте все было до грубости просто.

– Сколько скажут. А вам же и развернуться пришлось. Вот так хватит?

Она протянула ему деньги.

– Хватит, – нехотя произнес Колька.