Королева Таврики - Александра Девиль Страница 47

— Видишь — Священная Чаша, она же — ясли для младенца, — негромко сказал отец Панкратий, указывая на алтарную роспись феодоритского храма. — Бог ради людей приносит в жертву свое дитя, которое тоже Бог. Наверное, ты, Донато, заметил на наших православных фресках связь жертвенного блюда с колыбелью. Тема поклонения жертве появилась в византийских храмах в то самое время, когда у вас, латинян, возникли сказания о Граале. Грааль ведь тоже не всегда изображают в виде чаши со святой кровью, но иногда — как жертвенное блюдо.

Донато, внимательно разглядывая фреску, спросил:

— А этот священник слева, который держит чашу, вероятно, представляет Иосифа Аримафейского?

— Да, ты верно понял! — обрадовался отец Панкратий. — Я не ошибся, предположив в тебе человека духовного. А знаешь ли, как называется этот храм? Храм Донаторов — то есть дарителей. Не правда ли, это созвучно твоему имени?

— Может быть. Только я, увы, ничего не могу подарить вашему храму, — пробормотал римлянин.

Но отец Панкратий, словно не расслышав его слов, продолжал объяснять:

— Подобные росписи я покажу тебе также в храме Успения Богородицы, в церкви Иоанна Предтечи и многих других храмах и пещерных городах Феодоро. Ты убедишься, что истинный след Чаши надо искать здесь, а не в латинских странах.

— А может, Святых Чаш было две? — предположил Донато. — Одна прославилась на Западе, другая — на Востоке.

— Да, существует и такое толкование, — кивнул отец Панкратий. — Но истина скрыта в глубине веков, и едва ли мы, недостойные, когда-нибудь ее узнаем. Здесь, в Таврике, ты еще встретишь много такого, что заставит тебя задуматься. Эта земля хранит истоки древних тайн, и именно здесь зародились иные знаменитые легенды, перешедшие затем к латинянам. Например, сказание о золотой наковальне, в которую был воткнут меч, завещанный достаться только настоящему королю. А в латинской легенде такой меч находился в Британии и его смог вытащить из камня лишь король Артур.

Слушая негромкую речь священника, Марина в то же время украдкой посмотрела на Донато — и заметила, что он тут же отвел глаза в сторону. И это случилось не в первый раз. Уже несколько дней девушка с грустью и недоумением отмечала, как мужчина, овладевший ее мыслями и чувствами, стал выказывать к ней какую-то холодную сдержанность, словно давая понять, что между ними возможны лишь дружеские, но никак не любовные отношения.

А ведь все начиналось не так и в Сугдее, и в первый месяц после приезда в Феодоро…

Вздохнув, Марина вспомнила тот день, когда отряд во главе с Василием Нотарасом и отцом Панкратием выехал из Сугдеи, направляясь в Мангуп — столицу православного княжества. Донато уже достаточно окреп для путешествия, но не настолько, чтобы ехать верхом, и его везли в крытой повозке, где рядом с ним находились Марина и Тимон. В присутствии строгого лекаря девушка не могла позволить себе лишнего слова или жеста; лишь иногда, украдкой, бросала она взгляд на Донато и улыбалась ему.

После того первого поцелуя, свидетелем которого так некстати оказался генуэзец Нефри, Марина уже не сомневалась, что ее и римлянина соединяет чувство, о котором мечтает каждая девушка. Накануне отъезда ей снова довелось побыть с Донато наедине, хотя всего несколько минут. И он вновь поцеловал ее, даже более крепко и властно, чем в первый раз, а потом порывистым движением опрокинул на постель, сдвинул вниз лиф ее платья и охватил губами твердый сосок девичьей груди. Марина тихо ахнула от неизведанного и пронзительного ощущения, а еще от испуга, что в комнату кто-нибудь войдет и увидит эти нескромные ласки. А Донато, словно не замечая ее пугливой настороженности, продолжал покрывать горячими поцелуями грудь, шею и плечи девушки. Но вдруг где-то неподалеку послышался капризный голос хозяйки дома, и Марина, оттолкнув Донато, мгновенно вскочила на ноги, поправила одежду, прижала руки к разгоряченным щекам. Он не стал ее удерживать, а лишь спросил низким хрипловатым голосом:

— Ведь ты моя? Ты будешь со мной?

«Твоя, твоя!» — кричали ее глаза, а губы не смели сказать это вслух. И тут в комнату вошел послушник Никанор, прервав волнующую сцену.

А через день после этого короткого, но жаркого полуобъяснения Марина и Донато ехали вместе в крытой повозке под присмотром молчаливого лекаря. И каждый взгляд, которым обменивались молодые люди, таил для Марины великое множество тревожно-сладких предчувствий.

Мысли о Донато и надежды на будущее, связанное с ним, скрашивали для девушки и неудобства пути, и разлуку с родным домом и матерью, и предстоящую неопределенность жизни в чужом для нее горном княжестве.

И вот наконец дорога подошла к концу, и взорам путников предстало высокое плато Мангуп, на котором расположилась окруженная неприступной крепостью столица Феодоро. Марина уже поняла, что княжество это недаром соперничало с генуэзцами за влияние в Таврике. Во владениях феодоритов она увидела множество замков, крепостей и храмов. В плодородных долинах рек раскинулись поля, сады и виноградники, а для пастбищ использовалась яйла. В городах и городках, расположенных обычно на скалистых вершинах, жители занимались различными ремеслами, особенно много было кузнечных, гончарных и столярных мастерских. Бросалось в глаза искусство феодоритских каменотесов и строителей, умевших сооружать не только мощные стены и башни, но и украшать дома редкими по красоте резными изделиями из местного камня.

Со слов отца Панкратия Марина знала, что княжество Феодоро, возникшее на месте древней страны Дори, населяют не только греки, но и потомки других древних народов Таврики — аланов и готов. Они все исповедовали православие, и, в отличие от многоликой Кафы, храмы здесь были только византийской постройки и обряда. Впрочем, девушка уже убедилась, что суровые греческие монахи и священники могут быть довольно веротерпимы, — ведь сам отец Панкратий готов благословить ее брак с итальянцем-католиком. Пусть у греков в этом деле был свой расчет, и все-таки Марина с невольной благодарностью подумала о пастыре, который словно снял камень с ее души, позволив думать и мечтать о том, что прежде казалось невозможным.