Москва навсегда. О нелюбви и не только - Сергей Жарков Страница 44

– Зонд! – обратился он к медсестре. Он вставил в нос Золотареву трубку, заставил ее проглотить, по прозрачной пластмассовой трубке, торчащей из его носа, небольшими капельками, перемежаясь с кислородом, поднялась буроватая жидкость. Врач, уже не замечая Золотарева, обратился к вошедшей в приемное отделение красивой блондинистой женщине, судя по всему врачу:

– У него продолжающееся желудочно-кишечное кровотечение, гемоглобин 76, нужно срочно госпитализировать в реанимацию.

Та отозвала его в сторонку и начала что-то тихо говорить, но Золотарев услышал:

– Мы не можем положить его в реанимацию! У нас до утра нет врача! Клади его в хирургию, в ней на дежурстве Севостьянов.

– Но у него тяжелое состояние, ты понимаешь?

– А что я сделаю, анестезией буду его лечить? А если он загнется? Отдавай Севостьянову, – зашипела блондинка.

– Везем больного в первую хирургию, – решил врач.

Золотарева переложили на каталку.

– Скажите, – успел спросить брюнета с умными глазами Золотарев. – Я смогу выйти из больницы после выходных? По работе очень нужно.

– Да-да, не беспокойтесь, – ответил врач. – Вам сейчас нужен покой.

Его повезли по коридорам больницы. «Неужели это со мной? Не может быть. Ведь мне же лучше. Оставили бы этот катетер, эту систему, я бы за два дня отвалялся бы дома, – думал Золотарев. – А 76 гемоглобин – это много или мало?». Он стал успокаиваться, смирившись, что оказался в больнице. «Ничего, как-нибудь побыстрей разделаемся, не может быть, чтобы три недели…»

Его привезли в палату, он почти физически ощутил резкий переход от светлого коридорного света в темную палату, грузные хмурые медсестры приемного отделения сгрузили его с каталки на кровать.

– Принимайте, Ольга Павловна.

Ольга Павловна, медсестра хирургического, пожилая полная женщина с добрым глазами, осторожно поправила катетер, осмотрела зонд.

– Сейчас, милок, все поправим тебе, сейчас будет Александр Васильевич, он тебя посмотрит…

Она включила неяркую надкроватную лампу. Через несколько минут над Золотаревым стоял высоченный, рукастый, с заметной даже через врачебный колпак пролысиной врач с непроницаемым взглядом будто неживых, голубых глаз.

– Ольга Павловна, замерьте давление, – негромко сказал он, присев на стул рядом с Золотаревым, начал ощупывать живот.

– 90 на 50, – спустя минуту ответила та.

– Гемодинамика отрицательная. Есть поступление крови в зонд. Один куб кровоостанавливающего каждые полчаса. И больше льда, – распорядился врач, вставая. «Что за лед? – подумал Золотарев. – Зачем лед? Сейчас же не зима…»

Медсестра принесла прозрачные полные льда целлофановые пакеты, стала обкладывать его по бокам, положила на живот.

– Повернитесь на бок, давайте я вам укол поставлю, – сказала она Владимиру. Она приспустила ему плавки, поставила укол в правую ягодицу.

– Скажите, а зачем столько льда? – тихо спросил ее Золотарев.

– Кровушку твою остановить! Видишь, не останавливается!

«Неужели, неужели прямо вот так, – думал он, – внутри меня идет кровь? Ведь я же нормально себя чувствую. Не может быть, чтобы вот так все…».

– Мне кажется…, у меня все в порядке, мне хорошо, – сказал он медсестре. Она посмотрела на него добрыми, участливыми глазами… «Какая она добрая, заботится обо мне, мне же всё хорошо…».

Вдруг, как будто бы очнувшись, он снова увидел нависшую над ним фигуру врача, его внимательный непроницаемый взгляд.

– Давление?

– 80 на 50.

– Пишите, Ольга Павловна. Поступление крови в зонд есть. Гемодинамика отрицательная. Хрипов нет. Частичная потеря сознания. Состояние больного тяжелое. Ставим кровоостанавливающий, два куба каждые полчаса. Наблюдаем.

Он очнулся, посмотрел на медсестру, она обкладывала его новыми пакетами льда.

– А что… так плохо… у меня? – спросил он ее.

– Да что же это?! – будто бы не услышав его, сказала вдруг она. – Дети-то есть?

– Да, есть, двое. У меня же все в порядке… Не может так, чтоб было… Ведь все хорошо…

– Что же это вы делаете-то! Что же вы делаете с собой, разве так можно?! – вдруг негромко, но с надрывом, всхлипывая, сняв очки, протирая глаза, заговорила она. – Повернись на бок!

Она поставила ему еще один укол кровеостанавливающего. Он молчал. Она смотрела на него. «Неужели вот все так? Все кончится…? Ладно, квартира у них есть, по смерти страховку… Но не может же так все кончится. Ведь я ничего не чувствую. Нет боли…».

– Куда же вы такие молодые-то, мальчишки, нас бросаете! Ну, разве так можно!? А?! Алкоголики живут, а вы, молодые мальчишки, умираете!

– Вы знаете, все хорошо будет…, мне мама говорила… – улыбнулся ей Золотарев. – Я в рубашке родился… в рубашке я родился… – выдохнул он и потерял сознание.

Над ним нависала огромная фигура врача.

– Давление 80 на 40. Гемодинамика отрицательная. Поступлений крови в зонд нет. Живот мягкий, кожный покров бледный. Пульс есть. Хрипов нет. Выживет. Утром переведем в реанимационное отделение. Но это уже в смену Васильева, Ольга Павловна.

Глава 17. Катя

Неожиданно Катерине понравилась Москва, её жаркое, асфальтовое лето; гулять вечерами по аллеям бульварного кольца, наполненным молодежью, слушать шелест листвы подсохших бульварных деревьев, встречать отстраненные, как из других миров, лица москвичей и весело-одурманенные неизвестным, гигантским городом – приезжих; видеть безнадежную красоту уходящих выражений мужских и женских лиц, понимать, что более никогда не встретишь их в своей жизни; нравилось спокойное одиночество, которым столица делилась со своими беспокойными обитателями.

Однажды вечером она, возвращаясь с работы по Петровке, задумавшись о чем-то, прошла поворот на Страстной бульвар, стала спускаться вниз по старой Петровке и оказалась в самом центре неоновой Москвы. Свернув на Кузнецкий мост, перешла Неглинную, оглядываясь вокруг себя, поднялась по Кузнецкому и увидела почему-то показавшуюся давно знакомой книжную лавку. Катерина с радостью вошла в нее, услышав звон колокольчиков у закрывающейся двери, заметила, что она одна в книжном магазине. Или, во всяком случае, она никого не видела вокруг. Обрадовалась книжным стеллажам, как своим давним друзьям, которых не встречала много лет; и, увидев в дальнем, левом от себя углу, за небольшим столиком, освещенном настольной лампой, старичка, перебиравшего старые букинистические книги и вкладывавшего в них бумажные, тетрадные нарезки с книжными ценами, так удивилась ему, что от неожиданности поздоровалась.