Первый, случайный, единственный - Анна Берсенева Страница 44

Георгий звонил матери редко. И потому, что звонить из Чечни было почти невозможно, только когда выручали западные корреспонденты, у которых имелась спутниковая связь, и потому, что он вообще не сказал ей, куда едет. Соврал, что за границу, по делам, поэтому и передает ей в Таганрог с оказией все свои деньги, чтобы не оставлять в пустой квартире, и не надо, мам, беспокоиться, за границу теперь легко ездить, не то что раньше, ничего особенного в этом нету, только звонить оттуда дорого, не смогу часто… Конечно, она все равно наверняка беспокоилась, но и она ведь привыкла к его отдельности от нее, к его непонятной ей жизни.

«Может, она и не узнает ничего, – думал он, невидящим взглядом обводя мешки с картошкой, какие-то ящики, которыми был заставлен этот просторный, по-хозяйски обустроенный погреб. – Решит, что я просто забыл ее, своими делами занялся, не до нее стало. Ну, бывает же так у кого-нибудь, может, она и не догадается…»

Но эти мысли уж точно были такими, какие бывают у страуса, когда он засовывает голову в песок. Георгий прекрасно понимал, что мама ни за что не подумает, будто он просто забыл ее… А что она подумает – об этом сам он думать боялся.

От этих мыслей дух его пришел в такой упадок, что и силы уходили быстро, как вода в крупный песок. К тому же его почти не кормили, предоставляя питаться сырой картошкой, и начались осенние заморозки, и рана то и дело открывалась, а кашель теперь совпадал с дыханием…

К середине октября, к своему двадцать пятому дню рождения, Георгий точно знал, что доживет в лучшем случае до зимы. Только не очень понимал, зачем ему этот бессмысленный «лучший случай».

– Ты зачем его сюда привел?

– А что с ним было делать? Магомед сказал, у нас зачистка будет, нельзя русского держать. А к вам не доберутся, сам знаешь.

– А ты не знаешь, что с ними делают? Пули жалко?

– Могли труп найти, яма свежая. Смотри, он здоровый какой, подлечишь, продашь. Он на камеру снимал, пленок целый мешок. Магомед сказал, можешь себе взять.

– Зачем мне его пленки, у меня тут что, кино? Отдай обратно Магомеду. Здоровый! Он подохнет через три дня, не видишь, да? И кто за такого заплатит, вы с Магомедом его от жадности держали, а мне теперь…

Дальше разговор пошел на чеченском, и Георгий перестал его понимать. Впрочем, нетрудно было догадаться, о чем спорят двое рослых мужчин, которых он видел только как смутные подрагивающие пятна. Торгуются, кто его застрелит, и кто будет возиться с закапыванием трупа, и где закопать труп, чтобы в случае неожиданной зачистки не было претензий к местной администрации.

Ему все это было совершенно безразлично. Он не вслушивался в разговор, мечтая только о том, чтобы снова потерять сознание, как все время терял его по дороге в это дальнее горное село, и больше не приходить в сознание никогда.

– Сильно кашляет. А если туберкулезом больной? – услышал Георгий; собеседники опять почему-то перешли на русский, да все здесь вообще хорошо говорили по-русски, почти без акцента. – Как его вместе с тем держать? Заразит того, ты будешь отвечать, да? За того мне Руслан голову отрежет.

– Ну, как хочешь! Магомед сказал – я тебе его привел. Что хочешь, то с ним и делай, хоть живого закопай.

«Вот и договорились», – вяло подумал Георгий, наконец проваливаясь в пустоту.

Сначала он увидел белый потолок – такой чистый, будто его побелили только что и ни одна пылинка не успела сесть на эту яркую, до голубизны, побелку.

«Я умер? – медленно, удивленно подумал Георгий. – И где я?»

Сознание возвращалось к нему как-то натужно, словно бы со скрипом, и так же натужно он начинал соображать, что загробная жизнь не может быть так реальна, как этот потолок со следами свежей побелки.

Он попытался привстать, чтобы оглядеться, но привстать не смог и лишь повернул голову.

Чистым оказался не только потолок, но и вся комната – маленькая, с белыми же стенами. В противоположном углу стояла еще одна кровать, на ней лежал, отвернувшись, какой-то человек. Вдруг он зашевелился, и Георгий сразу закрыл глаза. Голова кружилась, он не мог сообразить, где находится, и поэтому не хотел никого видеть.

Слух у него за последние месяцы, проведенные в основном в темноте, обострился до предела, поэтому он и не глядя понимал, что происходит в комнате. Вот человек встал с кровати, подошел к нему, постоял, вздохнул, пошел куда-то в сторону – ага, к двери, – начал стучать.

Через минуту лязгнул засов и дверь, скрипнув, открылась.

– Что опять? – раздался низкий мужской голос.

– Укол пора делать, – ответил другой голос, совсем молодой.

– Ты как доктор стал, – хмыкнул первый. – Вообще как медсестра! Зачем ему укол, он все равно не выживет.

– Не твое дело, – сердито ответил второй. – Кто за уколы платит, ты, что ли?

– Нехорошо, Саша, такой молодой, а такой корыстный, – засмеялся мужчина. – Жизнь за деньги не купишь.

– Да что ты говоришь? – усмехнулся молодой. – Так, может, сказать отцу, чтоб не покупал?

– Можешь сказать, – буркнул низкоголосый. – Только тогда не обижайся, что мы тебя убьем.

– Не убьете, не убьете. – Кажется, молодой улыбнулся. – Бескорыстные вы мои! Ладно, Малик, хватит философствовать, тащи шприц.

Георгий удивился повелительности интонаций, которые звучали в этом молодом голосе. За время плена он успел хорошо усвоить несложные правила, которых невозможно было не придерживаться, и первым из этих правил было: не злить охрану. Похоже, что Малик был именно охранником, а этот, второй… Кем был второй, говоривший с охранником тоном наследного принца, это было непонятно.

Пока охранник закрывал дверь, потом открывал ее снова – наверное, передавал шприц, – Георгий осторожно приоткрыл глаза.

И увидел светловолосого парня, склонившегося над ним.

– Ну, наконец-то! – весело сказал тот. – Я уж думал, и правда не выживешь, а ты молодец.

– Ты кто? – с трудом выговорил Георгий; голос возвращался медленнее, чем сознание.

– Я-то Саша, – ответил парень, – а вот ты кто?

– Никто, – пробормотал Георгий и тут же закашлялся.

Он совсем не хотел обидеть этого неожиданного человека – просто вдруг понял, что не может вспомнить свое имя…

– Как Одиссей, – засмеялся Саша. – Да ты не бойся, я же не Полифем!

– Я не боюсь.

Его невозможно было бояться. Он смотрел прямо и спокойно, глаза у него были совсем светлые, близко поставленные, и все лицо было отмечено каким-то ясным, доброжелательным вниманием.

– Ты можешь на бок повернуться? – спросил Саша. – А то в ногу неудобно колоть, а я и совсем не умею, наставил тебе синяков… Повернись, а?

Георгий перевернулся на бок – с трудом, но вместе с тем с каким-то непонятным облегчением.