Последний Фронтир. Том 1. Путь Воина - Вероника Мелан Страница 42

В келью на втором этаже ее посадили медитировать — ловить умные мысли, — однако она заснула сразу же, стоило принять более-менее удобную позу. И, понятное дело, ни мыслей, ни мудрости вселенной, ни даже самой захудалой идеи на нее не снизошло.

Стало грустно. Пока она однозначно не улавливала ни распорядка, ни процесса, ни задач, которые ей полагалось, как ученику, понимать. Конечно, поначалу всегда тяжело, но чтобы тяжело настолько?

Белинда в который уже раз чувствовала себя неудачницей. Почему никто ничего не объясняет? Почему не расскажет о процессе медитации, не поделится нужным советом? Как обучаться незнакомому языку без книг и словарей, как…

Курить ей теперь и то хотелось лишь в теории — не поднимется на верхний этаж на перетруженных ногах, попросту не сможет.

В дверь кельи постучали как раз тогда, когда она решила, что пора начинать себя жалеть.

* * *

Фигура Мастера Шицу благословенно покоилась на коврике между двумя чашами с воткнутыми в песочный наполнитель курящимися благовониями. Старец опять сидел в неудобной позе со скрещенными ногами и, кажется, чувствовал себя превосходно. Кивнул, когда Лин вошла и кое-как уселась напротив, сверкнул глазами, принялся ждать начала беседы — задавай, мол, вопросы, странница.

А у странницы ноль вопросов — вакуум в голове. Это с утра их был миллион, а после пробежки, купания и ползания на пузе не осталось ни одного. Нет, один. Его Белинда задала, хмурясь и созерцая собственные исцарапанные ладони.

— Зачем так сразу?

Она имела в виду — зачем же нагружать новичка так сразу? А как же подготовительные работы, упражнения для начинающих — как же благоразумный подход к началу тренировок того, кто совершенно не готов?

Шицу, помолчав, ответил, как ей почудилось, совершенно не о том:

— Вопросы рождает смятенный разум. Разум спокойный порождает ответы.

Ее разум походил на пустыню после бури — тихий, блеклый, монотонный.

Она не смотрела на Мастера, Мастер не смотрел на нее:

— Мысли ведают о беспокойстве, беспокойство о страхе. В страхе ни слепому, ни зрячему не видно дороги. Пребывай в тишине, уходи от бесполезных вопрошаний и тогда сможешь двигаться дальше. Только так.

Белинда уже чувствовала, что ее «вопрошания» бесполезны. Рим говорила, что Шицу позволяет задать ученику всего один вопрос в день, и свой она уже задала. Даже ответ получила, вот только полноценно растолковать его не умела — как уходить от мыслей? Разве от них кто-то спасся? Прогонишь одну, и на ее место, как муха на теплое дерьмо, тут же сядет другая.

Они молчали долго; ее не гнали, но и к беседе не поощряли. Пора было уходить, а она, кажется, снова провалилась.

— Когда я могу приходить к Вам, Мастер?

Почти черные глаза взглянули на нее ровно и безмятежно:

— Когда почуешь в том нужду.

— Хорошо. Спасибо.

Поднимаясь с ковра, Лин наверняка знала одно: ужин она в себя затолкнет, даже если не появится аппетит. А после будет спать. И плевать, что к тому времени даже солнце за горизонт не зайдет.

Лапша с рыбой. Глиняные миски, тихие послушники по бокам от нее. Краснолицый повар; закат за высокими стенами — зачем она здесь? Почему до сих пор не ушла? Она может зажить обычной жизнью — ее никто и ничего не держит…

«Вопросы задает разум смятенный».

Ей не рады в комнате; на нее наплевать всем, кто ходит по коридорам. А завтра снова будет тяжело — зачем?

Лин смотрела на рыбу, наткнутую на вилку, ковырялась в лапше и старалась не думать. Может, Шицу прав, и однажды она все поймет?

Прелесть «дыры в стене» заключалась в том, что через нее в келью проникало мало света, и, если отвернуться и закрыть глаза, казалось, что уже ночь.

Казалось бы. Если бы с кем-то незнакомым через порог не переругивалась Рим. Кажется, ее о чем-то просили, а та недовольно препиралась.

Белинда делала вид, что никого не слышит: ее до состояния довольной амебы устраивала мнимая глухота и горизонтальное положение собственного тела.

Интересно, что бы она чувствовала, если бы сегодня был не «вечер номер один», а «вечер номер тридцать?» Тогда пришел бы друг-медведь. Сейчас ей не помнилось толком ни его лицо, ни даже то, зачем она просила его назвать свое имя. Человек и человек — чужой ей, как и все здесь.

— Слышь ты, спишь уже? — недобро спросила соседка, забираясь на верхнюю полку.

Лин не ответила — чуяла, что в ответе не нуждались.

— Ну как, достигла уже своего предела или завтра сдашься? Побежишь отсюда с поджатым хвостом.

И откуда столько злости? Подумаешь, поселили вместе.

— Шла бы ты, — огрызнулась Белинда.

— А если по харе? — свесилась вниз голова с ирокезом.

— Тебе полегчает?

— Мне? Мне точно полегчает.

Рим скалилась и выглядела настолько довольной, что Белинда уверилась: той полегчает.

«Когда-нибудь я сама дам тебе по харе», — подумала Лин и отрешенно ужаснулась той непроглядной ненависти-черноте, которую при этом испытала.

Пусть чернота, пусть что угодно — лишь бы дали поспать.

* * *

А утром она свалилась с кровати. В прямом смысле.

Хотела с нее встать, но не смогла — со стоном перекатилась на бок и рухнула на холодный каменный пол, где так и стояла на карачках, пока что-то орал на непонятном языке годзилла-тренер. Орал не на Белинду — на Рим. О чем-то спрашивал, та с воплями отвечала, за что получила нагоняй и была выдворена на пробежку.

Белинда стонала. Она не могла ни подняться, ни толком сесть, ни встать. За ночь мышцы будто заложило плотной, пропитанной бетоном стекловатой, и каждое движение превратилось в адскую пытку:

— Не могу, — мычала она, качая головой, — не могу бежать, не могу…

Ее, словно окоченевший труп с полусогнутыми конечностями, закинули обратно на кровать.

А через полчала в сопровождении незнакомого монаха отправили посетить Мастера Сэнгуя. До просторного зала, куда вел монах, она не шла, а медленно ковыляла, двигаясь, словно ржавый робот. После чего, скрипя зубами от боли, разложила свое тело-сломанную игрушку на плотный расстеленный мат.

Сэнгуй оказался седым, как лунь, с почти что вертикальными кустиками бровей и раскосыми глазами. А еще с исключительно крепкими руками.

— Я давить. Ты орать.

И он давил. Тер ей шею ребрами сухих ладоней и нажимал на одному ему известные точки с такой силой, что Белинда сотрясала стены ревом.

— А-а-а-а!!! Да, что ж вы делаете-то! Бо-о-о-ольно!

Мастер притворялся оглохшим. За сорок минуту «массажа» он отыскал на ее теле — ни больше, ни меньше — ровно тридцать три исключительно болезненных точки и на каждую надавил так, что у нее из глаз искры сыпали ворохом.