Соблазни меня - Нэнси Уоррен Страница 42

Тем не менее Эрик будет рад, если он поддастся на приманку и на первом же свидании они устроят разборку. Нельзя опускаться до такого. Он и не опустится. Ни словом не обмолвится Алекс о его намеке — и точка.

Сегодня они встречались против обыкновения поздно. Алекс шла на день рождения к кому-то из друзей и не собиралась возвращаться раньше полуночи.

По дороге в гостиницу Дункан купил съестного, за время ужина несколько остыл и решил использовать взбудораженную энергию в мирных целях: достал увеличенные фотографии черно-белой репродукции картины Ван Гога, развесил на стене в жилой комнате и принялся расхаживать перед ними.

Вволю насмотревшись на расплывчатые копии, он вытащил из-за кресла мольберт, кисти и краски и погрузился в работу с пылом, понятным любому, в ком живет художник. Фотографии раздражали своей монотонностью, отсутствием жизни. Ван Гог, вероятно, пришел бы в ярость, узнав, что буйные краски его полотен можно свести к нескольким оттенкам серого. На память Дункану пришла фраза из письма художника к брату Тео: «Всю жизнь я посвятил тому, чтобы писать в красках. Серое, даже если оно гармонично, просто не для меня!»

И вот по иронии судьбы от красочного пейзажа осталась только «гармония в сером». Дункан попробовал представить, как картина выглядела на самом деле. Цветы, вероятно, желтые — той яркой беспощадной желтизны, которую так любил Ван Гог. А дерево на переднем плане, конечно, цвета шалфея, обожженное палящим солнцем…

Зная, что никогда не поднимется в живописи до подлинных высот (у него есть некоторые способности, но никак не искра гения), он все же посвящал живописи много времени и научился копировать шедевры. Какое-то время он даже лелеял мечту жить подделкой, но в конце концов отказался от такой мысли, не желая добавлять к галерее семейных портретов еще одного мошенника. Своим талантом он пользовался в более достойных целях — воссоздавал украденные или потерянные картины по фотографиям, вот как сейчас.

Пейзаж Ван Гога написан в конце лета 1889 года во Франции, а значит, общий фон — насыщенно-золотой…

Работая, он надеялся приобщить к процессу и подсознание. Его задание найти картину из очередного контракта обрело личную окраску, а вызов всегда глубоко задевал Дункана за живое. Только около одиннадцати вечера он сложил кисти и краски, принял душ и переоделся. Настало время проверить, как поживает некий невольный партнер.

Прежде чем набрать номер, Дункан прикинул разницу во времени. Звонок должен соединить его с лондонским предместьем, в котором дома лепятся друг к другу боками, где полным-полно фабрик. Привычное окружение дяди Саймона.

— Привет! — бросил он, когда в трубке послышался знакомый ворчливый голос. — Это Дункан.

— Какого чертова дьявола ты будишь меня, парень?

Он усмехнулся, довольный тем, что так хорошо выбрал время: слишком рано, чтобы старый хрыч разоспался, и слишком поздно, для того чтобы он торчал на скачках или в пивнушке.

— Ах, извини, дядя, я перепутал час! Как самочувствие?

— Спину прострелило так, что не согнешься, подагра замучила, да еще и чертова мигрень разыгралась! Что тебе нужно?

Саймон долгие годы состоял деловым партнером отца. Когда Дункан объявил, что намерен честно зарабатывать деньги, старик пережил тяжелый удар, от которого он так и не оправился. Впрочем, отец тоже: наследственная любовь к антиквариату возродилась в единственном отпрыске в каком-то извращенном виде — вместо того чтобы красть старинные вещи, он возвращал их владельцам.

Со временем, однако, Саймон признал, что Дункан пал не так низко, как он ожидал. Например, он скорее оттяпал бы себе топором ногу, чем сдал полиции отца, дядю или кого-то из их друзей. За такую лояльность грех не поделиться информацией, что они и делали, пусть даже не всегда охотно. Кому-кому, а им информации не занимать. К примеру, Саймон, известный скупщик краденого, имел связи по всему миру.

Его бизнес не мог похвастаться роскошной конторой, он протекал на «блошином рынке» Петтикоут-лейн — в таком печально известном месте, где, лишившись бумажника при входе, можно купить его же при выходе. Там, чисто для проформы, Саймон держал киоск с сувенирами. Основной, не в пример более солидный, источник его доходов составлял краденый антиквариат. Знаток своего дела, он жестоко разочаровался, узнав, что племяннику больше по душе возврат предметов искусства, чем их незаконное присвоение. Смягчился он только тогда, когда выяснилось, что речь идет в основном о ценностях, вывезенных во время войны фашистами (боли в спине остались ему на память о минных полях Германии).

Поскольку Саймон панически боялся, что его арестуют и засудят, приходилось соблюдать конспирацию. Винсент Ван Гог проходил в телефонных разговорах как «Винни».

— Ну что? Есть что-нибудь от нашего друга Винни?

— Нет, парень, со времени последнего письма — ни словечка.

— Я добрался до того адреса, который ты мне дал, но встретил только пару его друзей из Лос-Анджелеса.

— Как же, слыхал. Жаль, что один из них отошел в лучший мир, но что делать, все мы смертны. Да и не такой уж он был хороший друг.

— Так где же может находиться Винни, как ты думаешь? Куда перебрался? Он, случайно, не оставил нового адреса?

— Нет, я знаю только тот, который тебе дал. Тот… ну, не слишком хороший друг… сдается мне, он знал.

— Да, но он же умер! А остальные не в курсе.

— Ты присмотрись, нет ли еще кого из Л.-А. Там ребята толковые, они разыщут Винни, куда бы он ни запропастился. Оставь это им.

Иными словами, брось дело. Дункан не особенно удивился совету. В самом деле, ниточка, за которую он потянул, никуда не вела. Никаких новых слухов не ходило. Никто не намекал, что хочет продать. Даже Мендес как будто потерял след.

— Запиши мой номер, Саймон, ладно? Я тут потолкаюсь пару месяцев, присмотрюсь. Если что услышишь, звони.

— Лучше послушай меня, собирай манатки и возвращайся. Загляни к родным, они тебя заждались. А у меня появился симпатичный офорт Шагала.

— А как его доставили? Через парадную дверь? Тяжкий вздох.

— Как же еще?

— Тогда никому не отдавай, придержи для меня. А возвращаться мне пока нет резона. Речь об одной женщине…

— Ну, само собой! Получишь ты однажды по шее, парень, помяни мое слово.

— Ничего, как-нибудь. Привет папе.

Распрощавшись, Дункан прихватил коробочку с серьгами и отправился к Алекс. С тех пор как они барахтались в постели, прошло без малого шестнадцать часов — целая вечность.

Согласно договору, он оказался перед нужной дверью за пять минут до полуночи. Судя по свету в окнах, Алекс уже вернулась. Слова Эрика снова всплыли в памяти, но Дункан их безжалостно изгнал.

Голос в домофоне показался странным, словно у Алекс перехватило горло. Он и сам чувствовал нечто подобное. Захотелось прокашляться.