Девчата - Борис Бедный Страница 42

— Ох и мастерущий вы, Ксан Ксаныч! — похвалила Тося, обводя пальцем полумесяц. — Мне бы такую табуретку ни в жизнь не сделать!

— А ты присядь! — попросил Ксан Ксаныч, счастливо улыбаясь.

Чтобы доставить доброму Ксан Ксанычу удовольствие, Тося шлепнулась на табуретку.

— Ну как?

— Век сидела бы, не вставала! Такая табуретка, я думаю, рубликов двадцать стоит?

— Попробуй купи такую за двадцать, — захорохорился Ксан Ксаныч. — И за четвертную не найдешь!

— Да, продешевила я, — поспешно согласилась Тося.

Ксан Ксаныч подошел к Наде, на правах жениха нежно пожал ей руку выше локтя и поставил табуретку в их семейный угол.

— Припозднилась я сегодня… — виновато сказала Надя и засуетилась у плиты.

— Ничего, Надюша, — успокоил невесту Ксан Ксаныч, — нынче я совсем не оголодал.

Он поправил на стене покосившуюся картинку-сюрприз, сел на свою табуретку с дырочкой и поделился коронной новостью:

— В конторе говорили, Надюша, всех плотников на стройку возвращают… А все этот инженер! — Ксан Ксаныч понизил голос. — Я так понимаю, из этих он… из новых…

Надя сразу догадалась, о чем идет речь, и закивала головой, соглашаясь со своим женихом.

Здесь уже пришло время сказать, что Ксан Ксаныч был совсем не так прост, как кое-кто в поселке о нем думал. Несмотря на то что он тихо-смирно сидел в своем углу и никуда, как он сам говорил, не рыпался, Ксан Ксаныч имел свое собственное мнение решительно обо всем, что творилось на нашей планете. И лишь изредка, когда какое-нибудь событие было очень уж запутанное и происходило за тридевять земель от поселка, Ксан Ксаныч говорил тихим своим голосом, что издали он не может судить, ему надо хоть одним глазом взглянуть, как оно там, в натуре.

И уж само собой, было у Ксан Ксаныча свое мнение обо всех начальниках, с какими довелось ему повстречаться в жизни. Всех больших и малых начальников, известных ему, Ксан Ксаныч для собственного удобства делил на старых и новых. Старых начальников он поругивал, а к новым благоволил, считал, что идут они правильным путем, и желал им всяческих успехов на этом нелегком пути, а главное — не сбиться на дорожку, натоптанную старыми начальниками.

И совсем не в возрасте начальников тут было дело. На примете у Ксан Ксаныча были и совсем молодые начальники, которым еле-еле набежало два десятка лет, а у него они все-таки ходили в стариках. Другим же начальникам и шестьдесят стукнуло, а для Ксан Ксаныча они были все-таки новыми.

Бравый вид, амбиция, высшее-перевысшее образование, ловко подвешенный язык, даже умение хорошо работать, взятое само по себе, — все это Ксан Ксаныч тоже не очень-то жаловал. Главным и решающим для него было: куда начальник нацелен, для кого он живет и старается, для себя или для всех простых людей, вроде самого Ксан Ксаныча, Нади и той же Тоси-поварихи, которые вручили ему печать — в представлении Ксан Ксаныча все начальники были с печатями — и доверили командовать собой.

Сам мастер на все руки, Ксан Ксаныч больше всего ценил тех начальников, которые умели не только командовать, но знали еще и какое-нибудь простое, не начальническое ремесло: умели, к примеру, валить лес, плавить сталь или выращивать хлеб. Таким начальникам Ксан Ксаныч верил больше всего, ибо считал, что мастер мастера никогда не подведет.

Наслушавшись, как инженер покрикивает на Чуркина, Ксан Ксаныч совсем уж собрался зачислить его в старые начальники. Но стоило лишь ему узнать, что Дементьев убедил Игната Васильевича вернуть всех плотников на стройку дома, в котором Ксан Ксанычу с Надей была обещана комната, позарез нужная им для семейной жизни, — как он тотчас же, без всякой волокиты, перевел Дементьева из старых начальников в новые.

Впрочем, успокаиваться Дементьеву и почивать на лаврах было еще рановато. В той богатой коллекции начальников, какую собрал на своем веку Ксан Ксаныч, попадались и такие, которые начинали совсем как новые, новей некуда, — а потом прямым ходом скатывались к старым начальникам и становились еще похлестче тех, кто отродясь был старым и никуда не рыпался.

Прежде чем вернуться к нашей приостановившейся повести, осталось еще добавить, что мысли свои о начальниках робкий Ксан Ксаныч считал ужасно смелыми и даже малость крамольными. Он не только никому не навязывал этих своих мыслей, но тщательно скрывал их ото всех. На собраниях, даже самых бурных, Ксан Ксаныч сидел себе в уголке, внимательно слушал ораторов, а сам благоразумно с критикой на рожон не лез. И заметок в стенгазету под псевдонимами «Оса» и «Жало», полюбившимися всем правдолюбцам, он тоже никогда не писал.

Заветные мысли свои Ксан Ксаныч поведал одной лишь Наде, ибо в глубине души считал уже Надю своей женой, а настоящая семейная жизнь, как понимал ее холостой Ксан Ксаныч, требовала, чтобы никаких секретов меж супругами не было. Может быть, Ксан Ксаныч потому так и стремился к семейной жизни, что с годами надоело ему молчать и копить свои мысли в одиночку, захотелось на пороге старости всегда иметь под рукой хоть одного, но терпеливого и преданного слушателя…

— Я так думаю, Надюша, — сказал Ксан Ксаныч, — если наш инженер и дальше не подкачает, пригласим его на свадьбу… Ты как, не возражаешь?

— Что ж, — отозвалась Надя, высыпая начищенную картошку на сковородку, — пускай приходит.

Тося решила свою задачку с двумя поездами, заглянула в конец учебника и несказанно удивилась тому, что самодельный ее ответ, выцарапанный из множества цифр, тютелька в тютельку совпал с недосягаемым прежде для нее книжным ответом.

— А они легкие, задачки, если их решать! — поделилась Тося своим открытием. — Если и дальше так пойдет, я еще, чего доброго, и в отличницы выйду. Вот чудеса-а!..

— Если б тебе правильное воспитание, — наставительно сказала Вера, — ты совсем человеком была бы. Возможности в тебе заложены.

— Здравствуйте! — изумилась Тося. — А разве я сейчас не человек?

Вера отмахнулась:

— Сейчас в тебе все перемешано — и хорошее, и плохое. Натощак даже не разобрать, чего больше.

— Так не пойдет! — решительно заявила Тося, с шумом захлопывая задачник и придвигая к себе грамматику. — Нельзя живого человека пополам пилить: от макушки до пупка беру, заверните, а от пупка до пяток сдайте в утильсырье. Я так считаю: все хорошее во мне — мое, ну и все плохое — тоже, куда же оно денется? Так что берите меня всю целиком, какая я есть, сдачи не надо!

— Ну, затараторила, — осудила Катя.

Она терпеть почему-то не могла, когда Тося начинала вдруг вот так разглагольствовать. В такие минуты Кате всегда почему-то казалось, что Тося возносится над ней и все это видят.

Но, готовясь ко сну, Катя быстро восстановила душевное равновесие. Стоило лишь ей перевести глаза с высокой горки пуховых своих подушек на одну-разъединственную Тосину подушку, набитую к тому же слежавшейся казенной ватой, — и Катя сразу же почувствовала прочное свое превосходство. Ей даже смешно стало, что она вздумала обижаться на неимущую Тосю, которой, по всему видать, никогда не нажить таких пышных подушек.