Роксолана. Королева Востока - Осип Назарук Страница 41

Ей стало ужасно интересно, что это. Она просила показать, но он не хотел.

— Увидишь, — сказал он улыбаясь.

— Когда?

— В пятницу, когда поедешь из мечети. Это будет для тебя настоящий калым, и я уже сейчас радуюсь тому, что он придется тебе по душе…

Наступила пятница. Султан ехал в храм Айя-София — крупнейшую мечеть Царьграда — на молитву. В золотой карете ехали Эль Хюррем и мать султана. А за ними — бесконечная вереница карет придворных. В ней же ехал и большой гарем султана: и стройные, хрупкие европейские девушки, еще не развитые, как бутоны роз, и пламенные дочери Балкан, и прекрасные белые женщины с Кавказа, с глазами-омутами, и рослые и крепкие женщины с Алтайских гор. А кругом несметное число войск и народа.

Как только после молитвы они выехали из мечети и доехали до Аврет-базара, стало смеркаться. На торжище, на том самом месте, где когда-то продали Настю черным евнухам из сераля, она увидела сквозь окно кареты большое число одетых по-нашему девушек и женщин. Безмерная радость ударила из ее глаз слезами, когда украинский напев залил невольничий рынок Стамбула…

— Это твой калым, Хюррем! — сказал Сулейман. — Они идут домой.

Настя заплакала от радости.

А хор пел:

Руби, сынок, ясень —

Будет клин красен!

Подбери сиротку —

Вырастишь молодку…

Молодая султанша плакала, как ребенок, в крытой карете султана Сулеймана и, маша рукой, приветствовала кланявшихся ей украинок.

А женская процессия, освещенная светом факелов, пела:

Как у нас в селе новость разразилась:

Молодая девушка сыном разродилась.

Не купала, не крестила, а в Дунай пустила…

А затем ее слух заполнили турецкие песни, что звучали кругом так однообразно, что казалось, это ветер развевает песок по пустыне.

А на улицах Стамбула под рев орудий и мушкетов, под блеск ракет и шум музыки впадали в безумство опьяневшие от опиума кавалькады на таких же опьяневших конях. Весь Стамбул радостно клекотал. А живой «калым» Насти с факелами, с возами одежды и провианта с веселым напевом направился на север, в настины родные края.

* * *

Но все же Сулейман пока не открыл еще одну часть калыма, что приготовил для Насти. Это было исполнение просьбы о приеме для учителя Абдуллы.

Союз работорговцев, которому когда-то принадлежала Настя, охваченный ужасом, унесся в Кафу. Ведь во дворце никто не объяснил Ибрагиму, зачем падишаху понадобился учитель Абдулла. Старый Ибрагим получил лишь письменное поручение к властям Кафы, обязывавшее их доставить в Царьград Абдуллу. Второе такое же письмо пошло отдельно.

Старый Ибрагим в присутствии всего торгового союза сообщил Абдулле, что его вызывают к султану, видимо, в связи с Роксоланой. Все стали спрашивать Абдуллу, не говорил ли он невольницам чего-то, за что мог бы султан наказать и его и весь союз. Абдулла ответил: «Аллаха беру в главные свидетели того, что я учил лишь тому, что содержится в Священной Книге. А белый цветок Лехистана я всегда уважал, видя в ней ум, кротость и внимание. Но пусть совершится воля Аллаха!»

Абдулла спокойно сел на султанскую военную галеру и под стражей приехал в Царьград, в день перед венчанием своей ученицы. Его привели в сарай и сообщили султану, что он уже доставлен. Султан сказал, что первой его должны увидеть новая султанша Хюррем в день после своего венчания, а перед этим с Абдуллой должен поговорить муфтий Пашазаде.

Когда Абдуллу проводили к главному заместителю султана в духовных делах, он даже испугался встречи с великим ученым. Всю дорогу он молился, чтобы Аллах позволил ему получить расположение Пашазаде, которому были известны десять способов прочтения Корана, и все науки ближнего и дальнего Востока, начиная от науки про сияющие в небе звезды, заканчивая наукой о звездах в черной земле — о самоцветах и их применении для лечения болезней. Его слава достигла далеких земель.

Для Абдуллы аудиенция у главы ученых Кемаля Пашазаде прошла успешно. Он говорил с ним долго про способы чтения Корана, о которых знает, конечно, каждый учитель книги Пророка. Но про то, зачем его вызвали в Царьград, он ничего не сказал, ибо сам не знал, в чем дело.

На следующий день, после брачной ночи Роксоланы, когда муэдзины уже закончили петь на вершинах стройных минаретов, проводили Абдуллу в комнаты султанши Роксоланы.

Абдулла тихо сидел. Когда прислуга удалилась, он начал теряться в догадках, зачем любимая жена падишаха захотела его привезти сюда.

В своей скромности провинциального учителя он никак не допускал, что ему предстоит стать учителем здесь, в величайшей столице мира, где было столько великих ученых! Снова и снова перебирал он в своей памяти, не говорил ли он когда-то какое-то неосторожное слово о султане и не оскорбил ли он случайно его нынешнюю жену. Он не мог вспомнить ничего подобного.

Долго ждал Абдулла у этих покоях. Он уже успел так осмотреть все вещи, диваны и тюфяки, что мог их видеть, даже закрыв глаза. Наконец, зашелестели женские шаги из-за дорогой занавеси. Она будто колыхалась и раскрывалась, входя в комнату, вся в черном бархате, с блестящим бриллиантом на груди и в такой же ослепительной диадеме, эта бывшая невольница, «подкидыш с Черного шляха», жена десятого султана Османов, великая хатун Хюррем. Она была слегка утомлена, судя по лицу, но весела как весна. При виде Абдуллы ее глаза засияли еще ярче, как камень на ее груди.

Абдулла, видя все это, остолбенел и даже не мог пошевелиться. Лишь через минуту он сидя поклонился так, что лбом коснулся дивана на полу. Но великая госпожа Роксолана Хюррем села напротив него тихо и скромно, как когда-то, когда еще была невольницей в Кафе. Точно так же…

Слезы хлынули из глаз степенного учителя Корана, который не плакал уже 30 лет. И по выходе из будуара султанши Эль Хюррем он не осушил слезы.

Со слезами на глазах говорил он Кизляр-аге, что такой султанши не было еще в роду Османов, ведь она так же смиренно усваивает науку Корана, как тогда, когда была невольницей…

Скоро по Сараю разнеслась похвала Абдулле. И сердца улемов, хатибов и дервишей начали склоняться на сторону белокожей чужестранки, что пленила сердце падишаха.