Ирландское сердце - Мэри Пэт Келли Страница 40

«Бокал вина, хорошего красного вина, согреет тебя. В кафе, подальше от дождя, где ты сможешь обсушиться, и…» Нет! Это снова она, злая фея, подруга дьявола. Я продолжила идти.

Вокруг меня плыли черные зонтики. Лиц я не видела. Уже спустились сумерки, а дождь из моросящего превратился в хлесткий. В конце улицы Сен-Жак передо мной возник Пантеон. Место, где можно было переждать непогоду.

Некоторых своих дам, желавших расширить наш тур, я приводила сюда: специально читала об этом месте, чтобы объяснить им, что первоначально это сооружение возводилось как церковь в честь святой Женевьевы, покровительницы Парижа. Но после революции здание превратилось в место пристанища нецерковных героев. Названия улиц – Кловиса, Клотильды – относятся, рассказывала им я, к более раннему периоду развития Парижа и правителям, которых святая Женевьева приветствовала в городе, после того как благодаря ее молитвам были побеждены гунны. Ее похоронили здесь с этими королем и королевой, однако революционеры разорили ее могилу, а кости ее сожгли на костре. Может, они еще и плясали от радости вокруг огня, часто задумывалась я. Может, их бесконечно тошнило от ее целомудрия и добродетели, да и от самой Церкви, которая была богатой, тогда как они страдали от бедности? Столько злости. И что в результате получила Франция? Всего лишь других влиятельных правителей, и даже императора, – вся эта кровавая история отображена на стенах Пантеона.

Я позволила дьяволу овладеть собой точно так же, как он заразил толпу на улицах во время господства террора. Рушить. Ломать. Вот только храм своего тела я разрушила сама.

Внутри я отыскала укромное местечко за колонной и прислонилась к каменной стене. Сегодня, слава богу, здесь не было толп туристов. Лишь группка молодых студентов рассматривала купол, а пожилой мужчина рассказывал о нем.

– Место погребения святой Женевьевы, – сказал он, и эти слова застали меня врасплох, потому что сказаны были на английском.

Но это был не британский английский, и не американский тоже. Мужчина говорил немного нараспев, и это было мне хорошо знакомо – так говорили бабушка Онора и мама. Это речь старшего поколения Бриджпорта. Акцент, который я высмеивала и передразнивала. Должно быть, он ирландец. Один из студентов о чем-то его спросил. Он тоже был ирландцем.

За шесть месяцев жизни в Париже я ни разу не встречала здесь туристов из Ирландии. Американцев – да, а также массу англичан и немцев. Были и русские, метавшиеся по всему городу. Но из Ирландии – никого.

Один из молодых парней – ему, думаю, было чуть за двадцать – заметил, что я прислушиваюсь к их беседе, и кивнул мне. Он был рыжим и напомнил мне Эда в детстве. Я могла бы найти много сходства между лицами этих студентов и членов моей семьи или наших соседей в Бриджпорте. Увижу ли я кого-нибудь из них снова? Из дома не было никаких вестей – естественно. Ни у кого не было моего адреса. Пришло лишь одно письмо от Долли, в котором она писала, чтобы я оставалась в Париже.

Пожилой мужчина, высокий, с коротко подстриженной бородой и гривой тугих черных кудрей, наверное, был профессором этих студентов. Величественный купол над нами – чудо инженерного искусства, говорил он, кульминация всего, чему научилась Франция с тех времен, когда крестоносцы выведали строительные секреты арабов.

– Их мечети, – продолжал он, – намного выше всего, что строилось на Западе. Здесь много открытого пространства и нет леса колонн. Купола, кажется, парят над интерьером, пропуская много света. Соборы – это доказательство усвоенных уроков. Но в этой конструкции архитектор Жак-Жермен Суффло превзошел своих учителей. По сути, тут три купола, которые входят один в другой. И обратите внимание на фреску святой Женевьевы. Король Луи XV обещал посвятить ей эту церковь, если она его исцелит, и она, конечно, вылечила его.

– Похоже на мою бабушку, – сказал паренек, который мне кивал. – Она всегда торгуется со святой Бригиттой.

– Это очень по-человечески, – ответил профессор. – И кто знает, возможно, такие попытки договориться дают свой результат.

– Что вы имеете в виду? – спросила какая-то девушка.

– Смотрите, король Луи считает, что святой Женевьеве эта церковь понравится настолько, что она наверняка услышит его молитвы. Он начинает верить в собственное выздоровление. Лучше спит, лучше ест и так далее. Ему становится лучше. А ведь даже сам Господь сказал слепому, что это его вера спасла его. Не нужно недооценивать того, что может сделать чувство уверенности в себе. Это как раз то, что следует помнить нам, ирландцам. Мы благородный народ. Разве не наши монахи спасали классические греческие и римские рукописи? Работали в своих каменных хижинах, разбросанных высоко в холмах по всей Ирландии, копируя древние манускрипты и делясь этим с Европой, которая только выходила из мрачных времен Средневековья.

– Трудно быть уверенным в себе, когда у тебя на горле в течение восьмисот лет стоит английский сапог, – заметил рыжеволосый парень.

Многие студенты согласно закивали. Я словно перенеслась в детство, в нашу гостиную, и услышала, как дедушка Патрик рассуждает о Фенианском братстве, а потом поет: «Снова единая нация, снова единая нация! Долго Ирландия была провинцией, но снова станет независимой!»

Забывшись, я вдруг произнесла вслух:

– Снова единая нация.

Парень услышал мои слова.

– Послушайте, профессор Кили. Эта американка мыслит правильно.

Вся группа засмеялась.

– Добрый день, мадам, – сказал профессор.

Пожелай я вообразить человека, представляющего собой полную противоположность Тиму Макшейну, – это был бы он, мужчина, стоявший передо мной. Если Тим был большим и шумным, то этот незнакомец – стройным и гибким, и в нем чувствовалось спокойствие. У него были безумно синие глаза. Очень ясные. Он явно не пил. Приводя своих дам в Пантеон, я рассказывала им, как Фуко установил здесь свой знаменитый маятник; так вот, этот профессор напоминал мне такую же прямую и тонкую нить. Мне показалось, что его даже немного качнуло в мою сторону.

– Присоединяйтесь к нам, – позвал меня паренек.

Я хотела ответить, что не могу. Что я несчастна и, вероятно, уже нахожусь на пути в преисподнюю, поэтому мне неинтересны не только ирландские монахи, но и мужчины вообще. Профессора, похоже, шокировало такое нахальство молодого человека, и он начал извиняться за его навязчивость. Он был смущен. Показался мне очень застенчивым – таким уютнее с книгами, чем с людьми.

– Спасибо, – ответила я, – но мне не хотелось бы вам мешать.

– Что вы, мы будем только рады, – возразил профессор. – Не то чтобы я обладал какими-то великими познаниями, чтобы ими поделиться. Но идет дождь, а вообще, мы приветствуем американский путь развития, поскольку ваша революция была одной из самых мирных в мире.

– Мило с вашей стороны, – ответила я. – Я и сама рада, что Джордж Вашингтон и все остальные не стали никому рубить головы.

– А ваши близкие сражались против британцев? – поинтересовался парнишка.